В МАГНИТОГОРСКЕ доктор музыкальных наук, профессор Любовь Юрьевна устроила салон – это была традиция России XIX века: под звучание рояля исполнялись классические вокальные партии, а в промежутках шли тематические беседы. Темой «салона Казарновской» стал культурный мостик между Россией и Европой, который сложился в то время благодаря любви Полины Виардо и Ивана Тургенева.
Концерт длился два часа, и пение примадонны сопровождали лишь аплодисменты и крики «браво!» А после концерта журналистов ждала встреча с Любовью Казарновской. Интересный момент: не сговариваясь, все журналисты спрашивали ее о месте и значении культуры в сегодняшней жизни – по единству задаваемых вопросов беседа была похожа даже не на пресс-конференцию, а довольно логично выстроенное интервью. Мы подошли, когда певица яростно опровергала синонимичность понятий «досуг» и «культура».
– Мы можем на досуге пива выпить, а не сходить на концерт. Россия всегда славна тем, что ее люди были невероятно высокого духовного уровня, даже если они были простого происхождения. Федор Иванович Шаляпин говорил: «Моя мать алкоголичка. Чтобы достичь высот, я тащил себя, как барон Мюнхгаузен тащил себя за косичку. И мне стало внятно абсолютно все – Моцарт, Бетховен, Чайковский». Третьяков, Морозов, художники-передвижники, филармонические кружки – они настраивали публику. А у нас сегодня камертон – то, что мы видим по телевидению…
– На Западе активно пропагандируется классическая музыка?
– Там ее не нужно пропагандировать – там ее любят. И если в Карнеги-холле объявляют концерт русской музыки, туда народ валом валит. А как они это слушают: многие сидят с клавиром – как в лучшие времена в Ла Скала.
– Вы так вдохновенно рассказываете о той эпохе, будто слегка сожалеете, что родились не в то время.
– А я и сожалею – я опоздала родиться, мое время – это та эпоха.
– Может быть, и сейчас осталась еще салонная культура?
– Нет. Может быть, в каком-то смысле социальная культура осталась. Нет наполнения, к сожалению, и я наблюдаю это по старушке Европе. Культура там стала частью обывательской бюргерской жизни: хороший обед, костюм, поход в театр или на концерт – это часть их сытой жизни, и эта сытость, наверное, все и сгубит.
– Вы очаровательная женщина, примадонна, у вас тоже, наверное, буржуазные ценности.
– Если бы я была такая, я бы к вам сегодня не вышла. Я езжу по всему миру – зачем мне сдался Магнитогорск? Именно потому, что я ощущаю себя частью общеевропейской культуры, и прежде всего российской, причем, именно девятнадцатого века, потому что это был расцвет: люди жили и дышали другим. Мои бабушки, мой педагог – это люди того века. Надежда Матвеевна Малышева-Виноградова всегда говорила, что через меня перекинула мостик из девятнадцатого века в век двадцать первый. Когда я пришла к ней в дом, ей было восемьдесят лет. Она была концертмейстером Шаляпина, педагогом и концертмейстером оперной студии Константина Станиславского. Помимо всего прочего, она была женой академика Виктора Виноградова, директора института русского языка имени Пушкина. В их доме царила такая атмосфера! На стенах висели портреты Шаляпина, Станиславского, Ахматовой, Цветаевой, частым гостем их дома был Ираклий Андронников… Достаточно сказать, что первый свой вокальный экзамен на зрелость я сдавала перед ним, Дмитрием Лихачевым и Юрием Лотманом, все они были учениками Виноградова. Представляете, какие я выслушала комментарии? Разобрано было все: подача слова, ощущение стиля, что такое Пушкин и Чайковский… Поэтому я, конечно, ощущаю себя там, а сейчас система ценностей изменилась. Предложи сегодня любому молодому талантливому музыканту европейский контракт – и он уедет за границу, потому что понимает, что это обеспеченность: стабильная зарплата, квартира, которую тебе оплачивает театр… А кому здесь нужен талант? Музыканты из Дубны просили разрешения дать мое имя театру их хорового училища: «Мы видим, что вы болеете за то, что происходит в стране». И я, конечно, им помогаю с гастролями, подсказываю репертуар. Ситуацию в стране нужно кардинально менять, чем я и занимаюсь в рамках Русского музыкального просветительского общества. Я обратилась в федеральное агентство по культуре – предложила им потрясающий проект: антрепризная опера, копеечные затраты… Думаете, меня кто-то поддержал?
– Исходя из сказанного вами, чем вы поддерживаете в себе любовь к Родине, ощущение Родины или в вас этого чувства уже нет?
– Я поддерживаю его через любовь к культуре. Я выкормыш этой культуры, литературы, нашего народа, который очень чист; несмотря на все ужасы сегодняшнего времени, у россиян есть широкая душа и совесть. Это мне ужасно нравится. В Европе у меня сложилось мнение, что все заснули: они занимаются культурой, понимают ее, но обывательская жизнь делает их одноклеточными и примитивными в плане восприятия этой культуры – у нас этого нет.
– Может быть, этого пока нет – пока мы голодны по сравнению с Европой?
– А мы уже не голодны – особенно Москва и Петербург очень избалованы хорошими концертами, спектаклями… В нашей публике дорого то, что она все воспринимает душой. Можно сколько угодно рассказывать о том, какой гениальный исполнитель будет перед нею выступать: если он не сможет кольнуть душу, сердце, публика уйдет равнодушной. И сколько раз я это замечала: о-о, какая реклама предваряла тот или иной концерт или спектакль – публика уходила равнодушная.
– Вы сказали: «антрепризная опера» – означает ли это, что вы поставили крест на служении одному театру?
– Да.
– Как в вашем понимании должен выглядеть идеальный театр?
– Идеальный театр может быть только для человека, который не является личностью: он будет играть свой репертуар, уходить с работы домой и не будет ставить перед собой больших творческих задач. А для человека, который ставит перед собой эти задачи, идеального театра не существует. Ведь не зря Федор Иванович Шаляпин ушел из императорских театров в частную оперу Мамонтова, которая тогда еще не была знаменита, но там работали удивительно творческие люди. И в частной опере он стал «тем самым Шаляпиным», создав свои лучшие спектакли. А сегодняшний театр? Например, Большой – вы знаете его сегодняшнюю ситуацию, которую иначе, чем позором, не назовешь. Мариинский – вроде раскручен, Валерий Гергиев умный бизнесмен, но ведь он не может терпеть рядом с собой личность! Как только у вас появляются свои контракты и идеи – все. Я работала с ним, но потом сказала, что нам лучше разойтись, потому что он все гребет под себя. Когда театр – это один человек, причем восточный, мне работать становится невозможно. Он делает карьеру людям, возит их с собой – но все они «при нем». Гергиев очень сложно пережил нашу совместную «Тоску». Когда газеты писали: «Хорошо аккомпанировал оркестр Мариинского театра» – он был серый, как туча. Свой первый театр Станиславского и Немировича-Данченко я переросла, я уже не говорю «Геликон-оперу» – это ведь экспериментальный театр. «Новая опера» после смерти Колобова – тоже не театр, к сожалению, они делают одну премьеру в год. Поэтому единственная возможность что-то делать – это антрепризная опера. Российская провинция, я думаю, была бы очень довольна и оперная жизнь опять бы бурно зажила. Я эту идею не оставляю и буду «тюкать» людей, от которых зависит решение выделить небольшое количество денег, чтобы сделать хотя бы один спектакль и провезти его по стране.
– Нынче все увлечены авангардными постановками. Как к этому относитесь?
– Я участвовала в потрясающих спектаклях, где нет противоречий драматургии и авторского замысла, хотя действие перенесено в наши дни. Но один раз был спектакль, в котором я отказалась участвовать. В «Мазепе» Чайковского на знаменитом оперном фестивале для постановки специально тренировали свиней, которые должны были сидеть вокруг меня, и арию Марии я должна была исполнять в их окружении. Режиссер сказал: это потому, что Мария и есть свинья, из-за которой началась вся интрига. Я спросила: «Какое это имеет отношение к лирике Пушкина и Чайковского?» Он сказал: «Мне плевать – я делаю свою картинку». Тогда я сказала: «Без меня».
– Ставите ли вы в сегодняшней России хоть одного представителя культуры на один уровень с Ираклием Андронниковым и людьми, о которых вы говорите с придыханием?
– Нет, ни одного. Я очень уповала на Солженицына, но он стар и уже не та совесть нации, на которую можно было бы ориентироваться. Та же Надежда Матвеевна Виноградова, которая, может быть, и не занимала такой высокой социальной позиции, как ее супруг, но она была совестью, потому что к ней в дом шли затем, чтобы очиститься от шелухи пошлости, которая каждый день налипает на нас в огромных количествах. Кто так может «отшелушить» нас сегодня словом, делом?.. «Иных уж нет, а те далече»: одних убрали, другие ушли из этого мира сами.
– То есть это не Швыдкой?
– Ну что вы! Он шоумен: очень умный человек, но шоумен, который ведет свои программы, и они его намного больше интересует, чем все остальное.
– Вы не раз нелестно отзывались о Николае Баскове.
– Мне его жаль. Когда он пришел ко мне, только поступая в стажерскую группу Большого театра, он был некрасивым, необработанным… Но когда он открыл рот – там зазвучали матушка-природа, леса и поля. И вдруг – все больше и больше эстрада, а сейчас он уже вообще осел в ней. Я его спрашиваю: «Зачем тебе это? А как же душа?» Он отвечает: «А как ты думаешь: в опере сделал бы я так быстро имя, которое имею?» Конечно, нет. В опере надо пропахать минимум лет десять, чтобы тебя узнали и поверили тебе. А это – плоди себе эфиры да и радуйся жизни. Поэтому нет сейчас такого человека, к которому можно было бы припасть как к совести и сказать: «Помоги мне».
– Со сцены вы говорили о любви Полины Виардо и Ивана Тургенева. У вас ведь тоже иностранная любовь. Что самое сложное в любви с человеком другой культуры?
– Другая ментальность. Мне повезло, потому что Роберт Росцик – человек, удивительно любящий и понимающий нашу страну и ее культуру: он учился на славянском отделении Венского университета, работал переводчиком русской литературы. Он мне говорит: «Что ты со мной сделала – я приезжаю в Вену, и мне через три дня становится скучно. Конечно, это красота: все ухожено, чудные кафе, пирожные, изумительный кофе – но и все». А ведь очень многие мои подруги, которые замужем за иностранцами, расстаются с ними, потому что не понимают друг друга. Мой муж обожает русскую культуру девятнадцатого века, перечитывает Достоевского…
– На русском?
– Да, он блестяще владеет языком, и дома мы говорим по-русски.
– Вы верите в то, что за талант рано или поздно надо платить, или вы не суеверны?
– А это и не суеверие – за все надо платить. Когда в жизни много счастья, любви и везения, надо уметь благодарить за это Бога и понимать, что это не ты такой хороший, а Он тебе дает. А значит, ты должен помогать другим. Что произошло с нашей страной? Почему выжимка людей, которые обокрали всю нацию, жирует до безобразия, по-хамски? Я приезжаю во Францию на гастроли, и мне рассказывают: «У нас негласное решение – не продавать недвижимость русским, потому что все побережье Код Дозюр на Лазурном Берегу скупили ваши новые русские, которые так хамски перелопатили нашу недвижимость, что мы не понимаем, в какой стране живем». И мне так стыдно! Кучка людей держит весь капитал страны. Ну так хотя бы отдай часть людям – неважно, в какой форме: построй церковь, помоги детскому дому, пенсионерам… Сколько у нас миллионеров, которым просто заплатить честный налог – и мы закрыли бы тему о вечной обездоленности стариков. Та Россия это очень хорошо понимала, прислушиваясь к проповедям Серафима Саровского и других святителей: десятину отдай – заповедь церковная. И если в тебе есть эта национальная совесть, все с тобой будет в порядке.