У Виталия Швыдкого среди обычного для добросовестных трудяг вороха грамот и корочек есть "непрофильный" предмет: фотография Николая Старостина. Того самого - футболиста и хоккеиста, основателя московского "Спартака". Да еще с посвящением: однополчанину. Служили вместе? Нет, вместе тянули срок…
И хоть не были близкими друзьями, но общая баланда сближает крепче родства, поэтому имя Старостина служит вешками лагерной и свободной жизни Виталия Ивановича. Он и рассказ о годах рабства начинает не с ареста, а с событий, приведших к знакомству с легендарным "спартаковцем". И фамилия Старостина не единственная звучит в этой исповеди: он помнит по именам и фамилиям предателей и пострадавших за правду, обвинителей и заступников, следователей и свидетелей - всех, кто решал его судьбу или рисковал и поплатился своей. А ведь прошло семьдесят лет.
К Николаю Старостину его привела ссора с начальником режима копейского спецлага, где отбывал срок. "Знаете крупу "Увелка"? - невесело усмехается Виталий Иванович. - В тех местах, в Нижней Увелке, - колония строгого режима № 1". Началось с того, что повздорил с бригадиром из-за несправедливого распределения "приколок" - довесков к пайке. "Кто читал Солженицына и Шаламова, - вспоминает Швыдкий, - тот знает, что граммы довеска - это вопрос выживания". За хлеб свою душу продавали - что уж говорить о чужой: бригадир не простил ссоры, нажаловался начальнику режима. Виталий Иванович после встречал того лагерного бригадира в мирной жизни - можно только представить, с какими чувствами не он один - половина страны встречалась со своими вчерашними конвойными, доносчиками, спасителями, свидетелями. Целое поколение стариков, чей голос в стране уже едва слышен, еще несет память о непримиримой эпохе и годах покаяния.
Начальник режима предложил Швыдкому доносить в обмен на прощение за проступок, а иначе - в Магадан, на верную смерть. Тот отказался: мать с отцом не тому учили, отец за свою честность с жизнью расстался. Отец - убежденный коммунист, с его мнением в родном украинском селе считались. Когда приехали из города уполномоченные - первый раз сумел их убедить, что в селе раскулачивать некого. В следующий раз не больно его и слушали - хватали всех без разбору. А отец правильный был, для него догм не существовало - только совесть: в одном углу портрет Маркса висел, в другом - икона. В знак протеста против раскулачивания вернул партбилет. Его убеждали покаяться, забрать партбилет, несколько раз арестовывали и отпускали, чтобы образумить. Он понимал, чем это кончится, но убеждений не менял. В надежде, что все забудется, уехал в Магнитку, позже перевез семью. Жили в барачной комнате-клоповнике на двенадцать "квадратов", хотя отец уже был мастером ЖДТ Магнитогорского металлургического завода. А еще через несколько лет, в тридцать восьмом, догнала его старая "вина". Виталий учился в пятом классе. Возвращается из школы, а отца уводят: "Сынок, прощай". Счастье, что когда мать дала письменный запрос в прокуратуру о судьбе отца, следователь под общей фразой "разберемся" сделал приписку: мол, дети ни в чем не виноваты. Покидало семью из барака в барак: отовсюду гнали. А в извещении о смерти отца: "Умер от воспаления легких" - обычная формулировка для объяснения судьбы расстрелянных.
Виталий в отца пошел: в лагере доносить отказался. Десять дней просидел в изоляторе - по триста граммов хлеба в день. Дальше его ждала отправка на Колыму. Надзиратели боялись входить в лагерные бараки в бухте Ванино, где собирали зеков с сорока окрестных зон для отправки в Магадан: каждое утро - с десяток трупов. Виталий Швыдкий уже знал, что смерть косит даже когда убивать не собираются: загонят с вечера зеков в барак без счету, простоят люди вплотную друг к другу всю ночь, утром их выводят, ряды размыкаются, и между живыми падают мертвые. Или такой же плотной стеной, как в бараке, окружают цепью собак - кого псы насмерть порвут, кого в круге затопчут. В этом аду шансов погибнуть было больше, чем выжить. Но Швыдкому повезло: вместо колымской вахты его направили в образцово-показательный трудовой лагерь под Комсомольском-на-Амуре. Он работал на "оборонку". А Швыдкий до ареста с пятнадцати лет трудился на металлургическом заводе подручным сталевара, вот и здесь взяли подручным. Здесь и познакомились со Старостиным.
Теперь - о том, как оказался в лагере. "Посадили вместе с теми, кого взяли за колоски", - обозначает характер обвинения Виталий Иванович: судят не за вину, а за невыносимые условия жизни. Он видел, как жируют чиновники и голодают работяги. Знал, как выбивают из крохотного заработка подписку на госзаймы. Проходил мимо мертвых у столовой ИТР: это падали те, кому не удалось выпросить кусок возле чужого богатого стола. Вот и сказал что-то лишнее об увиденном в мае сорок восьмого. На него донесли. Доносчика уже после ареста расстреляли за пособничество немцам в годы войны - он многим навредил. Но тогда, в сорок восьмом, его донос стал решающим в деле. Двое одноклассников Виталия сбежали из города, чтобы не свидетельствовать против него. Лишь одна из одноклассниц согласилась подтвердить обвинение: ей обещали посодействовать в деле отца-счетовода, арестованного за растрату. Через много лет она случайно встретила Виталия: сама подошла повиниться, плакала. Он не расспрашивал, выслушал молча. Но была в том деле и другая участница. Против здравого смысла рискнула вступиться за него: мол, он за советскую власть, только на жизнь смотрит в розовых очках, идеалист, хочет как лучше. Не помогло, но Виталий Швыдкий до сих пор благодарен ей за мужество…
В трудовом лагере свои десять лет он скостил до шести с половиной - остальное пошло зачетами за то, что копал вечную мерзлоту. В последние лагерные годы даже был расконвоирован. Больше того - получал зарплату. На лесоповале счастлив был, когда последний год доверили на лошади возить воду: труд не изнуряющий и живая душа рядом…
Через много лет, несмотря даже на хрущевские амнистии, Виталий Иванович не мог подтвердить стажа, который накопил на грани жизни и смерти: многих лагерей уже не существовало, справок особо не раздавали, да и куда за ними обращаться? Ему посоветовали найти двоих свидетелей отсидки. Одного удалось отыскать в Москве, и тот уже подсказал обратиться к Николаю Старостину. Не верилось, что Николай Петрович захочет вспоминать старое, но он и время Швыдкому уделил, и пребывание в лагере подтвердил. Надо ли говорить, с каким уважением относится Виталий Иванович к "Спартаку".
Швыдкий и в мирной жизни не потерялся. После освобождения перевез маму и сестру с Украины в Магнитку. Мама, слабая здоровьем, почти не вставала с постели, но поддерживала в сыне жажду учиться: может, только благодаря ей и не останавливался в образовании: окончил вечернюю, горный. Дослужился до начальника волочильного отделения цеха биметалла метизного завода, работал завгруппы лаборатории биметалла ВНИИметиза. В семидесятые-восьмидесятые тончайшую микронную проволоку, в разработке которой он участвовал в научно-исследовательском институте, применяли в "оборонке".
В девяностом Виталий Иванович схоронил жену: сама медик, она не получила вовремя медицинской помощи. Есть сыновья, внук Аркадий - чемпион страны по гребле. В том самом ворохе корочек и грамот - свидетельства труженика тыла и ветерана труда.
- Не все получилось, но жизнь прожил не бездарно, - итожит Виталий Иванович. - И хочется многое еще успеть
P. S. Завтра в России отмечают День памяти жертв политических репрессий...
