Но это теперь, когда мне уже шестнадцать лет, когда я научилась с грехом пополам ходить на каблуках и порой даже чувствую себя женщиной с большой буквы. И глядя на меня сейчас, никогда никто не подумает, что ребёнком я была ужасным.
Мне было совершенно плевать, как я выгляжу и что обо мне подумают люди. Целыми днями бегала с мальчишками по развалинам старой церкви, дралась отчаянно, и ни один из молочных зубов не успел выпасть сам - их выбивали. С коленок не сходили болячки, с лица - синяки. А боевым другом моим был Гришка Котов. Рыжий, вечно лохматый, с дерзкими голубыми глазами, в которых всегда плескала искорка озорства, он был таким бесшабашным мальчишкой, с которым можно было воровать яблоки из соседского сада и не бояться, что он выдаст тебя, наказываемый отцовским ремнём.
Нам было по шесть лет, и мы оба твёрдо уверены были, что весь мир состоит из маленького городка нашего, двух близлежащих деревень, небольшого посёлка, густых лесов и невысоких скалистых гор, которые мы исходили вдоль и поперёк. И также в нас, в детях с цыпками на загорелых худых руках, сидела твёрдая уверенность, что мы - хозяева этого мира. Мы знали, что никто не замечает, как тёплым летним вечером чудно пахнут белые звёздочки душистого табака в бабушкином саду, что никто не понимает, как это здорово - прыгать в реку с разбега, отбивая о воду щёку и пузо так, чтоб они долго и приятно потом горели, и уж, конечно, никто не имел понятия о том, как хорошо есть под жарким августовским солнцем ворованные прохладные арбузы на крыше того самого ларька, из которого мы их стащили.
Много дел натворили мы с Гришкой. Я была Котов в юбке и с косой, ни в чём ему не уступала. Однажды мы облили бензином и подожгли покрышку от "БелАЗа". И катнули её с горы, да так, что она прошила насквозь старенький сарайчик бабы Томы. Это оказалась одна из тех совсем не безобидных проказ, за которые нас не наказали только потому, что не узнали. Я выкурила на спор пачку "Беломора" и облевала все клумбы, а Гришка помочился в коляску, где лежала кукла самой красивой девочки двора Лены Колосковой. Гришка презирал девчонок всей своей хулиганской душой, называл их "рёвами" и "дурами" и считал совершенно ненужными существами. На меня он глядел своими выпуклыми голубыми глазами как на парня своего в доску, не давал ни в чём поблажек и часто говорил:
- Хороший ты человек, Алёха! - коверкая имя Алёна и считая оскорбленьем называть друга "поганым девчачьим именем".
Так мы с Гришкой пробегали босоногими, пока не исполнилось мне одиннадцать лет. Я израсталась быстро, и в этом возрасте у меня коса отросла до пояса и уже наметилась грудь. Я приехала на лето к бабушке, и Гришка встретил меня на вокзале. Когда он взглянул на меня, на лице его сперва возникло удивленье, а потом и неподдельный ужас:
- Алеха, что это? - и Гриша сделал движенье, каким обычно мальчишки, да впрочем и мужчины, показывают женские прелести.
И мне вдруг почему-то стало мучительно стыдно, я покраснела, а Гришка, не сказав больше не слова, потёр грязным кулаком глаза, из которых казалось вот-вот брызнут слёзы обиды и разочарования, и убежал, сверкая голыми пятками. Продолжать дружбу со мной он больше не хотел. А через несколько дней Григория Котова сбила машина...
Сутки прошли с похорон. Я сидела на лавочке под тенистой березой-шептуньей, плакала. А с памятника, с фотографии смотрел на меня улыбающийся Гришка Котов, с вечно смеющимися глазами и нечёсаными рыжими вихрами. Вдруг что-то теплое и мягкое коснулось моей ноги. Я посмотрела на маленького рыжего котёнка и, взяв его на руки, отнесла домой. Баба с дедом разрешили оставить Рыжика у себя. Этот пушистый непоседливый комочек, после того как умер Гришка, стал для меня товарищем. И никто, кроме меня, не знал, что в те моменты, когда Рыжик пытался поддеть толстой лапой конфетный фантик, в выпуклых голубых глазах его появлялось выражение чистого детского озорства, точно как у Гришки Котова.
