Слово о поэте
Стихи Вячеслава Семёнова стали для меня открытием. Есть магнитогорские поэты, известные землякам и не только, заметные участники отечественного литпроцесса. А есть не менее интересные авторы, талантливые и самобытные, которые редко «светятся» на резонансных встречах и событиях, но делают мир светлее своим творчеством, которое рождается в самом сердце.
В стихах Вячеслава Семёнова – искренность интонации, лёгкость слога, яркая образность и уверенное владение поэтической формой. Чувствуется широкий литературный кругозор автора, что не заглушает его собственного голоса – причём как в недавних текстах, так и в юношеской, но уже зрелой лирике.
О себе Вячеслав Семёнов пишет: «Родился 18 сентября 1965 года в Магнитогорске. Вехи биографии: средняя школа № 18, ТУ № 55, с 1985 по 1987 год – служба в армии, затем – СГПТУ № 41, работа электромонтёром на ММК. Стихи писал с раннего детства, после знакомства в 1987 году с ребятами из неформального литобъединения «Дыхание» понял, что это были не стихи. Стал посещать литобъединение под руководством, а скорее, под крылом Нины Георгиевны Кондратковской. С подачи Бориса Попова и Николая Якшина печатался в газете «Магнитогорский рабочий». В настоящее время работаю электромонтёром в ООО «ОСК». Стихи пишу редко. Но если накатит, то не писать не получается».
Желаю Вячеславу Анатольевичу, чтобы «накатывало» чаще. Честные, выстраданные, по-настоящему мужские стихи дорогого стоят.
Елена Лещинская
***
Шёл я куда-то, шёл.
Думал, писал, творил.
Было всё хорошо,
но что-то сломалось внутри.
Сразу кольнуло грудь,
стало мешать в пути.
Выброшу где-нибудь.
С этим мне не дойти.
Всё. Наконец дошёл –
весел, здоров и сыт.
Снова всё хорошо.
А оно там лежит, болит.
В то время
Аллегры жили в реках. Временами
в траве играл на скрипочке Вивальди,
и маленькая комнатная Фуга
совсем беззлобно лаяла на Баха,
пытающегося втащить к себе на крышу
орган посредством струн и канифоли.
Бах уставал, и комнатная Фуга
плясала на органе менуэты,
в то время как Бетховен в телескопах
к луне сквозь небо гнал свою сонату.
Наверно было жарко, потому что
слепней отпугивал дубинушкой Шаляпин
и растолстевший к старости Лоретти
гулял в ямайке с надписью I love you.
И всё бы ничего, и всем бы – нечто.
Бетховен бы погнал сонату к солнцу,
и старенький колёсный полонезик
Огинского довёз бы до пюпитра.
Бах смог бы затащить орган на крышу,
и это время было б как то время,
но Виктор Цой сыграл на балалайке
гимн октябрят Советского Союза.
Бах наорал на маленькую Фугу.
На дальней железнодорожной ветке
объелся полонез угля с лопаты.
Мальчишка раздавил ногой Вивальди.
Помянем павших рок-н-роллом Грига.
***
Здесь счастье начинается с семи.
Но я прошу: не спи, моя звезда!
На землю, населённую людьми,
упасть мешают небу провода.
И я не сплю, стараюсь до утра,
плету забор из самых хитрых слов,
чтоб счастью из соседнего двора
не удалось застать меня врасплох.
Смеётся ночь: какой же ты чудак!
Но я спешу, и не до шуток мне.
Зевая, раздевается звезда,
и тянет солнцем из щелей в окне.
Успею ли? А может, чёрт возьми,
всё бросить – что мне счастье – и уснуть?
Но счастье начинается с семи,
и до него – четырнадцать минут.
***
А у нас, у нищих, всё просто:
золото – просо,
просо – папиросы.
Посидели. Покурили. Поклевали.
О любви потолковали.
Ведь у нас, у нищих, всё просто:
подруги – старухи,
любовь – подросток,
горя – с лихвой,
счастья – с напёрсток,
песен что слёз
да стихов горстка,
в карманах – небо,
но зато – в звёздах!
***
Зачем ты, глупый?
Она не слышит.
Но шепчут губы,
но губы дышат.
Губами движет
простое слово.
О чём ты, рыжий?
Зачем ты, клоун,
когда глазами
в её колени,
уткнувшись, замер?
О чём ты, гений,
когда о том,
что «она не слышит»,
когда о том,
что «простое слово»,
когда о том,
что – «о чём ты, рыжий?»
Она не слышит.
Зачем ты, клоун?
***
Самолёты улетают,
за горизонтом сбиваясь в стаи.
Опадают
с фонарей листья.
Одинокие трамваи
по городу рыскают.
О, город-Гулливер,
позволь нам спрятаться в твоих карманах.
***
Пёс грязнохвостый
дрожит на ветру.
Под подушками лап –
асфальт жесток и жёсток.
И никто не скажет ему:
«Иди ко мне, мой маленький друг».
Лишь окурками,
выбрасываясь из горящих ртов,
рядом с ним об асфальт
разбиваются звёзды.
И я
докурю и брошу свою звезду.
Подойду, подползу,
и лизну его в нос,
и скажу там, внизу,
у чьих-то грязных ботинок:
«Я – такой же, как ты,
одинокий пёс».
И неряшливый холод рассыплет дрожь
на мою,
не покрытую шерстью,
спину.
***
Он ночь с собой из дома вынес,
и полилось спиртное слов,
будя квадратную невинность
людьми беременных домов.
В домах постели шелестели.
Под полусны ночных грехов
мы шли и пили, шли и пели
пунш нелитованных стихов.
Когда нам стало тем, что пили
смотреть на мир невмоготу,
ночные фонари включили
нетронутую темноту.
Дома из темноты сварили
какой-то новый чёрный цвет.
А мы всё шли и фонарили
друг другу суету сует.
