Старушка просит редакцию помочь найти сведения о человеке, чью фамилию ее внучка встретила на памятной плите мемориала "Тыл-Фронту": может, это без вести пропавший брат? Фамилия совпадает. И пусть под призыв он попал не в наших местах, но ведь мог умереть от ран в Магнитогорском госпитале. Так его фамилия могла попасть в скорбные списки Магнитки.
Звоню. Старушка смутно помнит брата, и, кажется, она единственная, кому до него еще есть дело. Как многие родственники погибших фронтовиков, бережно хранит справку Центрального архива Минобороны, хотя она не проясняет его судьбу: пропал без вести в сорок втором, других сведений не поступало. Выслушивает меня внимательно, явно надеется на помощь, но ей сложно ориентироваться в современных реалиях. И хотя для ответа на ее вопрос достаточно знать, где составляли списки погибших, чтобы по цепочке дойти до судьбы носителя фамилии, но это не то поколение, которому легко даются переговоры и поиски. Она передает трубку немолодому сыну: он лучше вписан в нынешний день. До времени, пока найду сведения о носителе фамилии с мемориальной плиты, предлагаю поискать информацию о погибшем родственнике на специальных сайтах. Сын, по его словам, хорошо знаком с Интернетом, но адреса сайтов записывать не спешит. Что ж, опытный пользователь способен и сам сориентироваться в поисковике. Однако он переводит разговор на серьезные претензии властям всех уровней. Возразить ему нечего: он - инвалид с юности, вместе с матерью прошел все круги страданий, о беспомощности знает все. И прав в упреке стране, забывшей своего освободителя: "Что значит "пропал без вести"? Тысячу раз прав, но рядом стоит мать и с надеждой ждет помощи в вопросе, который терзал ее десятилетия и сейчас готов превратиться в надежду. А сын вновь и вновь переживает вслух свои обиды. Есть еще дочь, но у нее дети, а у них проблемы, печалится старушка. И все, на что хватило родных, - посеять сомнения и новую боль в ее душе. Но - не помочь их рассеять.
На несколько недель теряю семью из виду, но поднимаю тему в городском совете ветеранов. Там есть сведения о запечатленных в камне, хотя на содержание записей, на основании которых составляли списки, надежды никакой: просто однофамилец. Однако переговорить со старушкой следует: переспросить, поставить точку в этом деле. Пусть будет еще одно "нет", но оно ответит на ее вопрос, а возможно, подскажет новый путь поиска, сведет с другими ищущими. Звоню ей, сообщаю координаты "ответственного за память". Дальнейшего моего участия не требуется: все точки над i расставит личный диалог участников дела. И все же точит мысль: за время моего телефонного отсутствия никто в семье не предпринял попыток переговорить с советом ветеранов, хотя телефон я продиктовала еще при первом разговоре. Я тоже подвига не совершила: моя помощь была неисчерпывающей и необременительной. Но почему главная носительница фамильной памяти без поддержки семьи проходит этот несложный для родных путь за самым важным для нее ответом?
