В МАГНИТОГОРСКОМ театре оперы и балета вновь ожидается премьера. Правда, найти точное определение жанра своей работы затрудняется даже сам режиссер-постановщик спектакля «Минуты жизни» – художественный руководитель петербургского музыкально-поэтического театра «Олимп-XXI век» Сергей Сметанин.
Все дело в том, что в основу необычной постановки, созданной им впервые пять лет назад, легло не литературное и не симфоническое произведение. Главным персонажем, стержнем сюжета и внутренним двигателем всего действия трех историй, составляющих музыкально-драматургическую канву «Минут жизни», стал… русский романс. Точнее, три десятка романсов и песен, написанных одним автором – композитором Борисом Фоминым.
И если сейчас вы подумали о том, что имя, мол, это безвестное, а значит, и написанные его обладателем произведения, популярность которых в 20-е годы прошлого столетия была оглушительной, вам незнакомы – не торопитесь с выводами. Как считает Сергей Сметанин, «пятерка-шестерка романсов Фомина известна в России всем, даже если при этом люди не имеют представления об их авторе».
Истинность сказанного можно проверить незамедлительно. Знакомы ли вам, например, слова: «Саша, ты помнишь наши встречи в Приморском парке на берегу…»? Или: «День и ночь роняет сердце ласку, день и ночь кружится голова…»? А вот еще: «Ехали на тройке с бубенцами, а вдали мелькали огоньки…»? Впрочем, что касается песни «Дорогой длинною», с ней, утверждает Сергей Николаевич, произошла очень неприятная история:
– Дело в том, что Александр Вертинский, который много исполнял ее в концертах, приписал эту песню себе, изменив мелодию, что он очень любил делать, – «оцыганив» свой вариант. И именно он, к сожалению, и исполняется сегодня чаще других. Фомин того, что пел Вертинский, не писал. И мы в спектакле будем петь только оригинальные вещи.
– И все же, почему Борис Фомин, а не, скажем, тоже почти неизвестные большинству Дюбюк, Прозоровский, Абаза, да мало ли кто еще, вдохновил вас на создание этого спектакля?
– Потому что именно Фомин оказался в свое время самым «запрещенным» из романсовых композиторов, являясь при этом, на мой взгляд, самым талантливым и самым плодовитым из своих современников. Причем самая несчастная судьба, какая только могла постичь творческую личность в советской России, постигла именно его. Он умер в сорок восемь лет, отсидев перед войной семь месяцев в тюрьме. И это была чудовищная несправедливость! Причем, если с Борисом Прозоровским – потомком старинной дворянской фамилии – было все более или менее понятно, то подобное отношение к Фомину, отца которого сам Ленин пригласил на работу в свое правительство, было абсолютно необъяснимо. После высылки из страны в 1929 году Льва Троцкого началось «закручивание гаек» во всех областях жизни. НЭПу пришлось вернуться туда, откуда он пришел. А все, как тогда писали, «прислужники» НЭПа – «фокстротчики», «цыганщики» и прочие – наряду с водкой и пережитками буржуазного строя оказались «вне закона». Потом была закрыта Ассоциация московских писателей, куда входили и Цфасман, и Прозоровский, и Подревский, и Герман, и Фомин… Их произведения запретили к изданию. И потому все, что сочинялось ими в эти годы, уходило в «неизвестные авторы». А между тем, Бориса Ивановича называли «Моцартом романса». В одной из рецензий на его произведения было однажды написано: «Музыка получше Кальмана». И это правда.
– Но не проще ли собрать все это в концертную программу?
– Я глубоко убежден, что человек, поющий «для зала», слушателю неинтересен. А в спектакле артист обращается отнюдь не к зрителю, а к партнеру по сцене. Кроме того, есть романсы, которые всем нам уже поперек горла встали, настолько они «запеты» исполнителями. И для того чтобы снять эту «запетость», необходимо, чтобы звучащие в них слова рождались здесь и сейчас – на глазах у слушателя. А это возможно сделать лишь тогда, когда романс превращается в диалог. Ведь, по сути, романс и есть диалог. С воображаемым ли, с реальным ли партнером. Это обращение к кому-то – прошедшему ли, присутствующему ли сейчас или к тому, кто будет, не важно… Но именно такое «присутствие» рождает первый куплет. Молчание или желание партнера возразить – второй. Потом припев, проигрыши и так далее. И тогда слова перестают «скользить» по сознанию, не проникая внутрь. Потому что, когда на сцене двое, слышанное вами тысячу раз обретает вдруг новое значение – романсы, музыка которых в большинстве своем довольно проста, становятся великими произведениями. На них воспитывались поколения! Не на Чайковском, как ни странно, – достаточно популярном и народном, но все-таки элитном, – а на простых, проникающих в душу мелодиях.
– А вы не опасались, что именно приверженцы музыкальной классики осудят вашу идею преподнести Фомина как композитора, достойного целого спектакля?
– Честно говоря, я никогда об этом не думал. Ведь я приглашаю их не на концерт. Я приглашаю на спектакль, музыку к которому написал Борис Иванович Фомин. Как музыкальный режиссер, я создаю действие, которое рождается из музыки. Любители Чайковского, Бетховена и других титанов должны не следить во время него за тем, насколько велик или примитивен русский романс, а задуматься над совершенно иными вопросами. Я приглашаю всех в театр, а не на прослушивание. Это категорически разные вещи. И именно за это театр мною так любим – здесь я могу поставить все, что угодно. Ведь «плохое» или «хорошее» не существуют сами по себе – это взгляд, это наша точка зрения на ту или иную проблему.
– Но далеко не все оперные артисты умеют существовать в романсе, потому что романс – более живая вещь в отличие, скажем, от оперной арии.
– Вот вы сейчас пытаетесь оправдать наших оперных исполнителей, хотя ария – это тоже море действия, нужно только его увидеть. Да, есть певцы, которые до сих пор живут в XVI веке. Я это хорошо знаю, поскольку по первому образованию вокалист и в театре отработал слава богу сколько. Такие думают только о себе. И проблема, думаю, существует оттого, что люди не «болеют» тем, о чем поют. Отсюда и появляется момент «запетости». Причина столь долгого существования романса заключена в том, что он говорит о простых вещах доступным языком. Опера – жанр условный. А в романсе идет разговор с помощью простых, но точно интонированных фраз. Борис Иванович Фомин был в своем жанре гением – он очень точно «одевал» стихи в мелодии и писал настоящие «хиты».
– Романс требует еще и определенного музыкального сопровождения. В спектакле он будет звучать…
– …только под рояль. На сцене инструмента не будет – это точно, иначе все превратится в концерт. В каких «кустах» мы его поставим, пока не знаю. Но это еще не самое сложное. Проблема заключается в том, что романс, начиная с конца 20-х годов, превращается в эстрадное произведение. И если послушать, как играли в таких концертах выдающиеся концертмейстеры прошлого, становится понятным, почему зритель иногда приходил не столько «на певца», сколько на того, кто ему аккомпанировал. Так что слово «концертмейстер» – это минимум, что можно сказать о человеке, который будет сидеть за роялем… У меня с детских лет две «болезни» – кино и музыка. Наверное, поэтому я всегда пытаюсь «вынуть» из музыки драму. К романсу надо просто относиться по-человечески. Потому что это музыка. Потому что это поэзия. Потому что в этом скрыты самые глубины нашей души. Русский романс понимают все – независимо от профессии и образования. С Чайковским, Бетховеным или Моцартом такое происходит, согласитесь, не всегда…
Что ж, премьера назначена на 12 октября. Сроки предельно сжаты. А пока – обсуждаются костюмы и грим, подбирается реквизит. Уже определено два состава исполнителей. И вновь во время репетиций звучат слова и мелодии, знакомые с детства каждому. Только сегодня они обретают в этих стенах иной – до гениальности простой смысл…
