ГЛЯДЯ НА Веру Артемовну, ни за что не скажешь, что на днях ей исполнилось восемьдесят: моложавая, живая, энергичная.
Только вот слух с годами стал подводить. Хоть договоренность о встрече и была, все же пришлось изрядно потарабанить в дверь, прежде чем хозяйка услышала «зов». Мы пришли к ней с соседкой Светланой Степановной – собственно, по инициативе ее дочери Ольги я и оказалась в квартире Веры Артемовны. В телефонном разговоре та вопрошала: «Что за самоуправство такое – взрослого, разумного человека оставить, по сути, вне гражданского поля!» Речь о том, что на протяжении многих месяцев старший сын Веры Степановны не возвращает ей ее же документы – паспорт, страховой полис, сберкнижку КУБа.
– Вера хороший человек, – рассказывала мне Светлана Степановна, пока мы по утречку пытались до той достучаться. – Живем рядом уже сорок восемь лет. Мальчишки ее на моих глазах росли. Помню, как муж ее Иван умер еще довольно молодым. Счастья своего личного Вера Артемовна так и не успела построить: второй раз выходила замуж, но и того мужчину болезнь скосила. А тут, надо же такому случиться, эта некрасивая история с документами…
Сама Вера Артемовна суть происшедшего видит в главном: в том самом квартирном вопросе, который, как известно, многим семьям крови попортил, близких перессорил. Да что уж там – вовсе сделал врагами отцов и детей, братьев и сестер. Женщина уверена: это все от чрезмерной сытости. Вспоминает, как жили большой семьей в четырнадцатиметровой комнате – что там было делить? Да и радость была какая-то совсем иная. Когда они с мужем – а тот войну от первого до последнего дня прошел, вернулся с капитанскими звездочками на погонах – получили свою первую собственную комнатенку, и казалось: жизнь вокруг расцвела. Молодой жене эта жилплощадь представлялась хоромами. А уж когда с двумя сыновьями переехали в смежную двухкомнатную «хрущевку», и вовсе, как выразилась пожилая женщина, шикарно зажили. Хотя на самом деле жили скромно. Вера Артемовна работала в листопрокатном цехе конструктором – сорок лет производству отдала. Там, кстати, теперь ее внук трудится. Старший Анатолий жил с ней до 27 лет, ему и высшее образование удалось получить, и все у него сейчас замечательно: жена – врач, двое хороших детей, квартира трехкомнатная. Он, по словам матери, всегда был парень «с характером», хотя большой теплотой не отличался еще с юности.
– Володя помягче, – рассказывает Вера Артемовна. – Может, потому и жизнь не очень заладилась. В семье были неувязки, но как развелся, еще и выпивать начал. Теперь вот у меня давно живет. У него две дочки-двойняшки. Недавно одна из них приходила – славная девочка. И Толик был не так давно, – голос женщины тускнеет, – накричал что-то с порога, слов грязных наговорил. Только в чем я виновата? В том, что не хочу между сыновьями отличие делать в пользу одного?
Предыстория этого семейного конфликта уходит примерно в десятилетнюю давность. Заболела Вера Артемовна так жестоко, что и не чаяла в живых остаться. На этой волне и убедил ее Анатолий завещать родительскую «двухкомнатку» его сыну, внуку Веры Артемовны. С тех пор, собственно, и документы на жилье тоже «прописались» в доме у старшего из сыновей. Но женщина о них и не вспоминает вовсе: это сейчас больше к случаю пришлось.
А паспорт, объясняет так, будто извиняется, ей нужен для жизни. Вот на выборы не ходила. Получается, по своей воле сын лишил ее не только гражданства, но и любых прав? Уже почти четыре месяца из-за отсутствия паспорта и сберкнижки не получает комбинатской доплаты к пенсии. Ладно, хоть девочки-почтальоны знают ее уже много лет и пока «на доверии» отдают причитающийся Вере Артемовне скудный пенсионерский «денежный паек». Да и сын Володя безропотно вручает матери практически весь свой заработок. Если бы не это, старушке и вовсе нелегко пришлось. Хотя вот так, случись что, и в больницу без документов не примут.
– И ведь сама я ему их в руки дала: возьми, мол, в другой раз поедем деньги от комбината получать, с собой бумаги мои и прихватишь. А теперь Толя не хочет отдавать мне документы, потому что боится, что я могу пойти в нотариальную контору и новое завещание составить – только теперь уже на обоих своих сыновей. Наверное, ждет моей смерти, чтобы не успела квартиру «перекроить». Да еще на людях недееспособной и умалишенной объявляет. А бог меня жалеет, – по щеке собеседницы пробегает тоненькая мокрая дорожка. – Уж как недавно болела, до заражения крови дошло, больше трех месяцев в больнице лежала. Выкарабкалась. Домой вернулась – кожа да кости. Володя меня поднимал, какой только вкуснотой не кормил. И сейчас в холодильнике – да вы посмотрите! – чего только нет.
И все же печалится сердце матери. Теперь уже с горьким вздохом вспоминает она, какими дружными росли ее мальчики. Случись что в дворовой компании, Толик по старшинству постоянно за Володю заступался: младший всегда был более тихим и спокойным. Зато старший сын в силу вспыльчивого характера во всякие передряги попадал, если честно, родители с ним горя хлебнули, но куда денешься – свое дитя. «Эх, дети-дети…» – после этих слов Вера Артемовна замолкает.
И впрямь, о чем говорить и какими словами выразить тяжелые чувства, если она понимает, что, по большому счету, родное чадо ждет ее последнего часа, чтобы решить квартирный вопрос собственного дитяти, одного из четверых ее внуков. Да она, мать, им бы всем не только эти несчастные тридцать квадратных метров, а каждому по кусочку своей души отдала и не пожалела – лишь бы у детей и внуков все было хорошо и счастливо. Да вот не слышит и не желает ее слышать ни Анатолий, ни наследующий по давнему завещанию квартиру внук Игорь. Какое там побеспокоиться о душевном состоянии пожилой Веры Артемовны или о здоровье справиться либо помощь предложить! После того как та просила вернуть документы, всем семейством начали упорно скрываться от нее.
– Я уж много раз с тех пор звонила домой Толе. И все напрасно. В ответ лишь одно и слышу: «Здравствуйте, с вами говорит автоответчик…» А о чем я с машиной говорить стану? Мне бы родной голос сына услышать, да не под запись какую-то там, а прямо сказать, что не держу я на него обиды, и брат его Володя вовсе не хочет из-за каких-то квартирных метров родного человека терять. Вот обо всем этом нам бы спокойно побеседовать. У Толи тоже двое ребятишек, и он меня должен понять: оба сына мне дороги, ни одного обидеть и обделить не хочу. У нас ведь с их отцом ничего, кроме этой «хрущевки», не было. Так пусть хоть она не станет причиной зла между близкими людьми.