ХОТИТЕ, Я ВАС СРАЗУ ОТПУГНУ, так что расхочется читать эту статью? Пожалуйста: Гоголь! Что, заскучали, посмурнели, отпрянули? Вот вам еще: Достоевский! Пробирает дрожь? Еще спасибо скажите, что я вас не заставляю их читать, а то депрессия на фоне прогрессирующей потери веры в себя из-за неспособности наслаждаться, чем вроде бы наслаждаться положено, длилась бы у вас годами.
Правильно подметил старый каверзник Фрейд: все начинается в детстве. Вряд ли он, конечно, предполагал, что сексуальные расстройства и страх перед русской классической литературой будут так близки по времени зарождения и по воздействию на психику, но дело просто в том, что он не был русским, иначе наверняка провел бы параллели. А они таковы: в семье у ребенка якобы возникает «комплекс отца» – страх перед величиной той штучки, которая у него самого пока мизерная; в школе у ребенка возникает безо всякого якобы «комплекс классика» – страх перед величием тех штучек, которыми щеголяют классики. Последние пишут что-то большое и непонятное, что-то почитаемое умными взрослыми и преподносимое как безусловно прекрасное. Но ребенок в силу возраста, в силу жизненной и литературной малоопытности не видит в преподносимом ничего прекрасного, он видит только нечто большое. Его заставляют зубрить отрывки, отыскивать тайные смыслы поступков и скрытые пружины поведения героев, раскладывать на составляющие целые эпохи, и он сызмальства приучается впадать в ступор от сакраментального вопроса: «Что хотел сказать автор?» Ну откуда дети могут знать, что хотел сказать взрослый дядька, живший сотни лет назад? Откуда вообще кто-либо может знать, что хотел сказать тот или иной человек, автор он или не автор, живший хоть пятьсот лет, хоть день назад?! И дети замыкаются, думая: «Тупой я, тупой. Все знают, все понимают, даже книжки и учебники написали про свое понимание, а я ничего не понимаю». И дети начинают тихо ненавидеть всю классическую литературу, отворачиваясь от нее и поворачиваясь к простеньким детективам и боевикам, потому что там все понятно: пошел-побежал, достиг-настиг, стрельнул-пальнул, и никто не спросит: «А что этим хотел сказать автор?» Автор что хотел, то и сказал, причем донес свою мысль до потребителя кристально ясной и доступными словами: «А! О! У! Э! Куда?! Твою мать! Булшит и подонок!» И ребенок расслабляется, чувствуя себя полноценным, потому что понимает и тайные смыслы поступков и скрытые пружины поведения героев, ощущая себя равным среди равных, а не маленьким глупышкой среди страшных и серьезных классиков.
Между тем, классики далеко не всегда серьезны и вовсе не так страшны, если глянуть на них нормальным глазом, не отягощенным обязанностью быть глубоким мыслителем и аналитиком, помня, что писалось это взрослыми для взрослых же, просто почитать для своего удовольствия. Они же тоже писали далеко не в последнюю очередь для своего удовольствия, а не от исторической необходимости, и не обязательно предполагали стать классиками, «выразить чаяния» или «отразить тенденции времени» – мол, ну-ка, я сотворю всеобъемлющее произведение для школьных учебников, чтобы было чего детишкам зубрить, да чтоб они осознали, какой я умный, выражающий, отражающий, охватывающий и классический. Они были нормальными людьми (правда, иногда с небольшими, но притом полезными для литературы отклонениями), старались быть интересными, читаемыми, остроумными. Словом, они были людьми, просто такими, которые умели хорошо писать, лучше многих и многих других, и именно поэтому их произведения стали классическими.
В художественной литературе есть, по большому счету – да, впрочем, по любому счету – только одна тема: человек. Но разве Чехов разыскивал каких-то необычных людей и рассказывал об их небывалой жизни? Или Гоголь в пугающем школьников «Ревизоре» описал какой-то экстраординарный случай из быта представителей внеземных цивилизаций? Из-за этой экзотики их изучают в школе? Нет, нет и нет. Все дело не в том, какими событиями они окружали героев, О ЧЕМ писали, а в том – КАК. Здесь кроется, говоря современным языком, секрет их успеха. Именно сюда, по моему глубочайшему убеждению, должен сместиться акцент в преподавании литературы, с тем чтобы она из скучно-ненавистно-обязательной превратилась в веселую, любимую и желанную. И даже смешную. Но это уже личное пожелание просто потому, что мне больше всего нравится смешное. А чтобы не быть голословным, предлагаю вам несколько отрывков из любимой классики, понадерганных наугад из близстоящих книг. Авторов приводить не буду, чтобы лишний раз не отпугивать людей с неустойчивой еще со школьной скамьи психикой. Заодно, кстати, и себя проверите – помните ли, знаете ли.
«В окне помещался (человек) с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно было подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою».
«Ему нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит».
«Несмотря на то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек».
«...тот не так быстр, а этот сейчас, если что-нибудь встретит, букашку, козявку, так уж у него вдруг глазенки и забегают; побежит за ней следом и тотчас обратит внимание».
«Как он ни был степенен и рассудителен, но тут чуть не произвел даже скачок по образцу козла, что, как известно, производится только в самых сильных порывах радости».
«Он приехал бог знает откуда, я тоже здесь живу...»
«Некий австрийский интендант, не замедлив после Утрехтского мира задать пир пятерым своим соратникам, предварительно наказал майордому своему подать на стол пять килек, по числу ожидаемых. А как один из гостей, более противу прочих проворства имеющий, распорядился на свою долю, заместо одной, двумя кильками, то интендант, усмотрев, что чрез сие храбрейший из соратников Бремзенбург-фон-Экштадт определенной ему порции вовсе лишился, воскликнул: «Государи мои! кто две кильки взял?»
Название стихотворения: «Древней греческой старухе, если б она домогалась моей любви».
«Если у тебя спрошено будет: что полезнее, солнце или месяц? – ответствуй: месяц. Ибо солнце светит днем, когда и без того светло; а месяц – ночью».
«Пошевелив пальцами ног, Степа догадался, что лежит в носках, трясущейся рукою провел по бедру, чтобы определить, в брюках он или нет, и не определил».
Вот таким вот примерно образом. В завершение хочу привести мнение, которое слышал не раз и которого придерживаюсь сам: большую часть того, что изучается в школе по литературе, в школе изучать рано. Всех красот многие дети не видят и не понимают, но зато получают стойкое отвращение как к классическим авторам, так и к слову классика вообще. В результате они остаются вне исторического литературного процесса, остаются без лучшего, потому что в более зрелом возрасте их уже вряд ли подвигнешь на чтение опостылевших еще в детские годы писателей. (Хотя именно это я сейчас и пытаюсь сделать.) Вот вам и самая читающая страна в мире. А что читающая-то?
