ОН – ЧЕЛОВЕК, абсолютно принадлежащий стихии театра, где, как утверждал Оскар Уайльд, все гораздо правдивее, чем в жизни.
И улыбка у него замечательная. Правда, улыбается драматург, заслуженный деятель искусств России, художественный руководитель театра своего имени, главный редактор журнала «Урал», лауреат многочисленных премий и прочая-прочая Николай Коляда почему-то очень редко. Гораздо легче увидеть его улыбку – скептическую, ироничную, по-доброму светлую – в прозе и пьесах, главными героями которых были и остаются среднестатистические обитатели хрущевок и «спальных районов» нашей необъятной страны, не всегда излагающие свои соображения по поводу происходящего политкорректно и нормативно.
Имя его на слуху у многих. И те же многие вполне серьезно полагают, что живет автор пьес (которые не ставятся сегодня, как замечает сам Коляда, разве что на Луне) «где-то в Москвах». А он, между тем, обитает себе в Екатеринбурге и прописку, судя по всему, менять не собирается. Да и зачем ее менять, если здесь у него свой театр, свои ученики и журнал «Урал» в придачу, с которым они нынче – юбиляры-ровесники?.. Николаю Владимировичу исполняется пятьдесят сегодня, журналу – в январе. Интернет завален информацией о драматурге Коляде под завязку. И все же «живая» беседа с ним – тот самый случай, когда четко понимаешь: какой бы вопросник ни придумал заранее, собеседник все равно окажется умнее и остроумнее тебя. Даже если разговор проходит где-то в перерыве между двумя спектаклями, привезенными на фестиваль «Театр без границ».
«Шекспир бы расцеловал»
– Николай Владимирович, два фестиваля назад вы весьма безапелляционно высказались по поводу того, почему свои пьесы предпочитаете ставить сами и ученикам своим так же поступать советуете. Мол, авторская режиссура куда адекватнее режиссуры «чужой». В таком случае, что, на ваш взгляд, сказал бы Шекспир Николаю Коляде, увидев вашего «Гамлета», герои которого превратились в сообщество человекообразных приматов?
– Я думаю, он бы меня расцеловал. И сказал бы: «Какой ты молодец! Ты так здорово поставил «Ромео и Джульетту», а теперь вот еще и «Гамлета»! Кстати, я слышал, что сейчас ты собираешься ставить «Короля Лира» и сам будешь играть в нем. Тебе я полностью доверяю…» Знаете, когда мне говорят, что вот это – «настоящий Шекспир», а это – нет, я думаю: а что значит «настоящий»? Настоящий – это живой, современный, сегодняшний. А тут, кто его знает, как они тогда одевались. Да и что там написал сам Шекспир, а что не он – при переводе с языка на язык что-то выпущено, что-то не так понято переводчиком. И что значит «классическая постановка»? Это когда громко говорят, дерутся на шпагах, а весь зал спит?..
Я никогда ничего не пытаюсь никому доказать, поставить «Гамлета» так, как никто еще не ставил. Да уж лучше, чем Някрошюс, этого, наверное, уже никто не сможет сделать. А пьесу эту я взял только потому, что у меня в труппе работает гениальный артист Олег Ягодин – один из лучших в провинциальной России. И мне очень хотелось, чтобы Олег, которого Бог поцеловал при рождении, сыграл эту роль мирового репертуара, пока он молод, пока у него есть силы. Он уже сыграл Ромео, он сыграл Хлестакова – он сыграет все, что должен сыграть в этой жизни. Если есть в труппе Гамлет, значит надо ставить «Гамлета» – вот и все.
«Живу так, как живу»
– Вас называют человеком эпатажным и обвиняют в «чернушничестве». Сами себя при этом вы считаете «сопливым и сентиментальным». Почему же большинство героев ваших пьес существует в таких депрессивных условиях?
– Да никого я не собираюсь эпатировать, удивлять, пугать или учить матерным словам. Мне кажется, что театр – это место эмоционального сгустка. Здесь у зрителя должны работать не только голова, но и сердце. Гамлет умер – но он умирает и у Шекспира. И мы все умрем – станем землей, прахом, но жизнь будет продолжаться. Наша ДНК будет жить в растениях, в деревьях, в воздухе, еще в чем-то… Прожигать жизнь и думать: «Да все в порядке, мы из этой игры все равно выйдем победителями и будем жить вечно» – по-моему, это опасная вещь. Мы, как слезинка на реснице аллаха. В любой момент она может сорваться – и все, тебя нет. Я просто уверен, что «там» не существует ни ада, ни рая. Так что думай о смерти и поэтому живи по-человечески.
– Но я говорю не о «Гамлете», а о ваших пьесах. В них есть постоянное ощущение того, что «маленького» человека мир давит со всех сторон. Почему вы выбираете именно такой фон?
– А у Достоевского, по-вашему, фон был другой? А у Чехова?..
– Ну, у Чехова…
– Конечно-конечно, «у Чехова все было по-другому»… Вишневый сад, между прочим, вырубили, всех под зад вытолкали из имения – этим история и закончилась. «Чернуха» еще та. А я выбираю людей, которых знаю, которых люблю. И в своих пьесах пытаюсь продолжить великую традицию русской литературы XIX века. «Униженные и оскорбленные», «и милость к падшим призывал» – это в ней было всегда. Мне очень понравилось, как на недавнем обсуждении одного из моих спектаклей в Нижнем Новгороде было сказано: «Перед вами не «Коляда-театр» – перед вами Коляда-мир, в котором есть все, что необходимо Коляде и его окружению». Действительно, кто-то входит в него и остается там навсегда. А кто-то заявляет: «Нет-нет, я всю эту «гадость» не принимаю…» И по-моему, это правильно – так и должно быть. Театр должен быть разнообразным. Отвечающим любым вкусам публики. Я просто живу так, как живу. Никому не мешая. Хотя, честно говоря, слушать критику в свой адрес – тоже удовольствие невеликое. В Самаре, например, оголтелые критики после спектакля «Ревизор» говорили: «Да неужели у нас в России, нет ничего, кроме грязи! И эту грязь в буквальном смысле слова вытащить на сцену – ну как не стыдно! Как можно так не любить родину!..» Я сижу и думаю: «Так вас разэдак! А Гоголь – он что, по-вашему, тоже Россию не любил?!» Да еще как любил – до судорог, по-моему! Но при этом написал и «Ревизора», и «Мертвые души», где России так достается, что не дай бог! И при всем при том ему же принадлежит знаменитое: «Эх, тройка! птица тройка! кто тебя выдумал?..» Что значит любить Россию? Ходить по улицам и целовать всех взасос или ко всем прижиматься? Любовь – это поступки.
Все, что я делаю, я делаю потому, что люблю мою родину. Люблю бесконечно, безумно! Это пафосные слова, но это правда. Мы вот сейчас ехали с Банного эти сорок километров. Смотришь налево-направо и думаешь: господи, какой в России простор, какая великая замечательная земля – да дуракам досталась! Сколько ее у нас! Делай на ней, что хочешь – строй стадионы, сажай хлеб… Только все по уму. А то поле перепахали, а на нем чертополох растет. В октябре с половины полей еще хлеб не убрали. И что ж, про это молчать?..
«Могу и пол помыть»
– Вот теперь я понимаю, почему вас называют пассионарием, без которых, в сущности, жизнь замерла бы на месте. Кстати, театр ваш частный. Каким образом вы существуете в условиях, когда не всякому государственному или муниципальному коллективу это удается?
– За слово «пассионарий» спасибо – обязательно посмотрю в словаре, что оно означает. А что касается того, как мы существуем… С одной стороны – сложно, потому что живем только благодаря проданным билетам. Мои авторские – это, конечно, приличные деньги для того, кто зарабатывает их честным трудом. Но их я тоже вкладываю в театр. В зрительном зале у нас 62 места. Каждый день мы играем спектакль, а по субботам и воскресеньям – по два детских и один вечерний. Бывает, играем и по четыре спектакля в день. Так что работаем с утра до ночи. Труппа 26 человек – работяги невероятные! Но все получают маленькие деньги.
– Почему же не разбегаются?
– Потому что знают, что с Колядой весело, с Колядой интересно. Все знают, что с Колядой будет успех. И еще знают, что если ты будешь работать у Коляды – у тебя будет все. Потихоньку, но будет. Это я не хвастаюсь, просто так получается. Не знаю, почему. Я всегда помогаю талантливым людям, которые находятся в моем окружении. Иду, как танк. Пьесы их рассылаю, эти пьесы к постановке советую – а все знают, что я не советую барахло. Мне в жизни, когда я начинал в 87 году, никто не помогал. Наоборот, все пинали. Да еще как пинали! В советских театрах драматурги стояли настолько вплотную, что между ними палец просунуть было невозможно. А тут появляется какой-то молодой, да еще такой ершистый, да с нецензурной лексикой, да еще и герои у него какие-то не те – «чернуха», «порнуха»… Навесили ярлыков. Критика била-пинала, начиная с первой постановки, и это продолжается до сих пор. До сих пор пишут про «мерзость», «гадость», хотя пьес моих, честно говоря, особенно последних, не читал никто. Ни «Тутанхамона», ни «Амиго», ни «Старую зайчиху», ни мою любимую «Птицу Феникс»… Ну, наверное, потом как-нибудь, после моей смерти все это будет ставиться. Если будет. Не будет – значит я себя переоценивал, преувеличивал просто-напросто. Но мне хочется при жизни увидеть хотя бы несколько своих пьес, поэтому я и создал «Коляда-театр».
– Где вам приходится быть не только художественным руководителем, но еще и решать массу хозяйственных проблем.
– Я там делаю абсолютно все, потому что это – мой дом. 280 квадратных метров площади. Могу и пол сам помыть, и декорации поставить… Я каждый вечер забираю заработанные деньги из кассы театра, отношу их домой и сам 15-го и 21-го числа лично выдаю зарплату людям, потому что пока не могу найти человека, которому смог бы все это доверить... Очень надеюсь, что власти Екатеринбурга когда-нибудь обратят внимание на наш театр и хоть какие-то небольшие деньги дадут. А не дадут – будем жить столько, сколько сможем. Мне весело, мне интересно. Я ставлю, что хочу. Мне никто ничего не приказывает…
«Если текст талантлив, целую обложку»
– А каким образом вы, актер, режиссер, драматург, оказались еще и главным редактором журнала «Урал»?
– Между прочим, об этом меня очень редко спрашивают – всех, прежде всего, интересует театр. Да, действительно, журнал – это уже кабинетная жизнь, проза, поэзия, критика. Об этом я тоже могу рассказывать бесконечно. Меня позвали в «Урал», когда он уже совсем загнулся и выходил тиражом 270 экземпляров. Теперь из бюджета дают какие-то небольшие деньги, которых хватает на зарплату сотрудникам и на выпуск самого издания. Сейчас тираж поднялся до 3200 экземпляров – это, конечно, не так много, но все-таки. Мне нравится собирать очередной номер, и когда там есть какие-то талантливые тексты, я просто целую обложку.
Другое дело что, несмотря на то, что мы выставляемся в Интернете, журнал наш не читают, особенно в Москве. А у нас ведь как: если Москва обратит внимание, тогда и все остальные тоже. Но в столице к нему относятся как к чему-то провинциальному. Мне это ужасно обидно. Не за то, что меня не замечают. Обидно за тех, кто у нас публикуется. Но думаю, капля камень точит – потихонечку эти таланты все равно пробьют себе дорогу. Мне так почему-то кажется. А пока, что делать – так уж устроена жизнь…
Мы иногда с моим заместителем садимся в машину и едем по библиотекам. В Салду, в Ревду, в Каменск-Уральский, в Нижний Тагил, в Серов – куда только ни ездили, господи! Много всяких акций проводили. Льготную подписку объявляли. Но это не помогает – надо, чтобы у человека в сознании засело, что он должен подписаться. Либо это должны делать хотя бы библиотеки. Но туда приезжаешь – лежат «Спид-Инфо», «Комсомольская правда». А где у вас журнал «Урал»? Ой, отвечают, мы, знаете ли, не подписались, но, может быть, вы нам его бесплатно пришлете… Да что же мы его бесплатно присылать будем? Вот на «Спид-Инфо», на эту чушь мерзкую, они обязательно подпишутся, а «Урал», полугодовая подписка на который всего-то 125 рублей стоит, выписать проблематично…
– Может, вам просто название журнала поменять – за 50 лет мог просто сложиться определенный стереотип восприятия издания.
– Ну да, давайте назовем «Глянец». Или «Гламур». Или какой-нибудь «Таракан». Вы думаете, после этого все кинутся его покупать? Я же все равно не стану печатать в нем вклейки с полуголыми девочками или мальчиками. Наш журнал – это 256 страниц плохой газетной бумаги, на которых нет ни одной картинки, есть только проза, стихи, очень много краеведения, с помощью которого мы, любя Урал, создаем о нем такой миф: Бажов, Мамин-Сибиряк, Демидовы, Харитоновы… Я сам это очень люблю. В январе «Уралу» – одному из старейших литературных журналов провинции – исполнится 50 лет. Поэтому сейчас мы готовимся к юбилею. Выпустим аудио- и видеодиски, книгу об истории издания. Будет много-много всяких мероприятий, радостных и веселых, в связи с таким большим событием.
Только что выпустили восьмой за те девять лет, что я там работаю, «молодежный» номер – с текстами ершистыми, сложными, разными, но талантливыми до невозможности. И это все – «сопляки» от 16 до 28–30 лет. Есть у нас при журнале для них молодежный клуб – «Лебядкинъ» называется. И растет что-то – будущее какое-то.
«Без работы задыхаюсь»
– Михаил Жванецкий в свое время сказал: в Одессе для того, чтобы стать писателем, нужно просто открыть окно и послушать. А что нужно сделать в Екатеринбурге, чтобы стать драматургом?
– Нужно прийти в субботу в два часа дня на улицу Вайнера, 2 в 305-ю аудиторию Екатеринбургского театрального института. Там у меня проходят открытые занятия со студентами, на которые приходит много вольнослушателей. Кто-то просто из любопытства, кто-то, интересуясь поэзией, прозой, драматургией… Мы сидим – читаем пьесы, обсуждаем. Каждый высказывает свое мнение. Если пьеса талантливая – я помогаю ее продвинуть. Если нет – предлагаем автору работать еще и еще. Так что стать драматургом или хотя бы «засветиться» в том же журнале «Урал» очень просто. Кстати, из Магнитогорска у меня есть два очень талантливых молодых человека. Паша Казанцев – его пьеса о Чечне «Герой» сейчас поставлена в Центре драматургии и режиссуры в Москве и получила первую премию на конкурсе «Долг, честь и достоинство». Недавно его же пьеса «Мойщики» была представлена на фестивале «Новая драма». И еще один – Григорий Егоркин (это псевдоним). Он работает в вашем городе в какой-то газете, а в июне получил один из призов на фестивале «Евразия»… Так что у вас тут тоже талантливые люди появляются и прямиком отправляются ко мне в Екатеринбург.
– Свои автографы вы подписываете «Два Коля’да». По жизни вам легче соглашаться или все-таки говорить «нет»?
– Каждому, я думаю, легче говорить «да». А уж руководителю тем более. Потому что ежедневно к тебе приходят сотрудники со своими сплетнями, бедами или идейками… Но в определенных ситуациях приходится просто говорить: «Нет, будет так, как я сказал! До свидания». И тут уж обижайтесь-не обижайтесь, но я знаю чуть побольше чем вы, хотя бы потому, что сижу на месте руководителя. Говорить «да» и быть добреньким для всех, наверное, очень хорошо, но руководителю надо почаще проявлять волю. Вот завтра приеду рано утром в Екатеринбург, побегу в редакцию – буду там орать, топать ногами. Приходится и сложно, и легко…
– А вам никогда не хотелось плюнуть однажды на все и махнуть куда-нибудь на Занзибар, подальше от всего этого российского морока?
– Хотелось. Но не сделал и не сделаю этого никогда. Минуты отчаяния – они ведь у всех бывают. А не сделаю потому, что это – моя жизнь и я должен пройти ее до конца. Освободить себя от всех обязанностей, построить беззаботное житье на Майорке или где-нибудь в Турции я не смогу. Отдыхать я способен, если уезжаю на дачу, ровно два дня. Потом у меня начинает зудеть все тело – я должен либо сесть за компьютер, либо бежать на репетицию, в журнал «Урал», к своим студентам… Без работы я задыхаюсь – мне надо бегать по этажам. Но простите, пора монтировать декорацию. Я, кажется, все вам рассказал – остальное можно прочитать в Интернете.
