– МНЕ НЕСКОЛЬКО РАЗ предлагали рекомендацию в партию, – вспоминает Владимир Михайлович. – Я отказывался: не простил им отца.
– Тебя бы и не приняли, – уточняет Феликс Ханонович. – С твоей-то анкетой... В первичке бы рекомендовали, а выше – отклонили. Разве что со второго-третьего захода.
Они всегда пикируются. А дружны лет сорок с гаком. Дружили книгами, потом семьями, машинами, садами. Теперь – пенсионерскими заботами. Похоже, не случайно и в день нашего знакомства с Владимиром Володченко в его квартире в панельной многоэтажке оказался Феликс Зингер. Ему и о себе есть что порассказать, но не хочет он ворошить прошлое и открывается, лишь чтобы поддержать товарища. В их паре он больший спорщик и скептик, так что лучшего дополнения к Владимиру Михайловичу – деятельному человеку с судьбой – не найти. А пришли мы с фотокором Андреем Серебряковым к Владимиру Михайловичу именно за этим – соприкоснуться с активной жизненной позицией.
Почетный донор, председатель огородного совета, ответственный за подписку, член цехкома, помощник партсекретаря. И это – помимо горячего стажа «на молоте». «Кто везет, того и погоняют», – комментирует «железный» Феликс послужной список друга. Они и познакомились в середине шестидесятых на почве читательских интересов: Зингер работал электромонтером и руководил общественным книжным магазином, а Володченко, в ту пору кузнец механоремонтного комплекса комбината, был ответственным за подписку на техническую и идеологическую литературу. За результативность их поощряли подпиской на приложения к «Огоньку», где значилась военная, приключенческая и историческая литература, биографии пламенных революционеров и книги из серии «Жизнь замечательных людей». «Такого в энциклопедии было не найти», – подчеркивают друзья. Они и сегодня книгочеи: на стеллажах у Владимира Михайловича красуются современные справочники в хорошем оформлении. А вы, читатели нынешней поры, отбивающиеся от избытка информации, готовы проявить такую увлеченность в поиске новых знаний, с усилиями добываемых в застойную эпоху? Или вот еще: знаете разницу между университетом марксизма-ленинизма и школой коммунистического труда? Владимир Михайлович знает: предпочел окончить университет при горкоме партии, чтобы не изучать историю КПСС в школе при производстве. Удалось даже отвертеться от предложений преподавать в ней после окончания университета марксизма-ленинизма.
– От тебя отстали потому, что тебе уже было за тридцать, – улыбается приятель. – Была такая партийная установка: охватывать идеологией молодых.
Да, друзья оценивают прошлое без розовых очков. Не забывает Владимир Володченко свое армейское везение: в первые месяцы службы, совпавшие с кампанией подъема целины, оказался в Брединском районе на страде, тогда как их батальон усмирял венгерское восстание. Кто погиб, кто руки кровью запачкал, но его – миновало. Помнят друзья, как при редкой удаче – поездке в соцстрану – проходили жесткое собеседование, и попробуй забудь, кто руководит каким-нибудь Гондурасом. Владимир Михайлович перед единственной загранпоездкой – в Венгрию – штудировал с женой энциклопедии и справочники. А после удивлялись собственному восприятию: до Будапешта замечали в Москве полные полки, а после возвращения – большие очереди.
Но и тогдашнюю доступность отдыха и курортного лечения друзья тоже не забыли: семь рублей двадцать копеек стоила двенадцатидневная путевка на Банное, транзит через Челябинск до Тургояка в плацкарте – семь рублей, девять – в купе, двенадцать – на «кукурузнике». И потенциал государственного планирования цен себя еще не исчерпал. Зато возрождения прежней однопартийной системы старые товарищи не хотели бы, даже если на выборах победит партия, которой они симпатизируют.
Они не хотят ничего вычеркивать из прошлого: сами частично ему принадлежат. Это и есть главная трудность в оценке ушедшего: попробуй соблюсти объективность, когда всеобщая история переплетена с собственной биографией. Отца Владимир Володченко потерял на первом году жизни в тридцать седьмом. Могло сыграть зловещую роль происхождение Михаила Володченко: он родом с территории, приграничной с вражеской тогда Бессарабией, – и на Урале-то оказался, бежав от призыва в ее армию. Мать, которой семейного счастья выпало от силы года два, еще почти четверть века ждала арестованного мужа. Гадалки обнадеживали: жив. С родителями мужа они с сыном познакомились уже после войны, когда Володе минуло десять. Мать могла облегчить себе жизнь, передав сына на воспитание мужниной родне: уговаривали они, да не уговорили.
В хрущевскую оттепель Владимир рискнул начать поиски отца через кагэбэшника, агитировавшего у них на производстве против вражеских «радиоголосов». Ответ на запрос был: отец умер через пять лет после ареста от воспаления легких. В чем его обвиняли, так и осталось невыясненным. Зато в перестройку возникли новые вопросы: оказалось, отца расстреляли уже через два месяца после ареста. Где правда, для чего путали следы в пятидесятые? Ответов нет, но были отец и его близкие, напрасно ждавшие уже погибшего, и своих сына с дочерью во втором браке Владимир Михайлович назвал именами отца и бабушки: Михаилом и Марией.
Как не помнить отца, когда сын за него ответчик? В юности Владимир Михайлович, тогда челябинец, сумел устроиться на завод дорожных машин имени Дмитрия Колющенко только благодаря тому, что и мать носила эту фамилию – знаменитый революционер, погибший в гражданскую, приходился ей дядей, и не исключено, что это родство спасло ее от ареста. У Феликса Зингера тоже по обе родительские линии – семейные саги со ссылкой на «пятьдесят восьмую». Но друзья не готовы однозначно отнести сталинскую эпоху к мракобесию.
– Вернуть бы стране международный престиж той эпохи, – рассуждают они.
Они признают, что их поколение противоречит само себе: одно думает, другое делает, третье говорит – но тут даже заблуждения искренни. «Мы жили с мыслью: сегодня перетерпишь – завтра будет легче. Получилось, часть жизни прожита трудно, как начерно», – начинает Владимир Михайлович. «А она одна, хочется сразу набело», – продолжает друг.
В их жизни нет однозначных ответов. Владимир Михайлович трижды женат. Первый брак распался, но отец сумел сохранить отношения с сыном, а теперь и с внуком несмотря на новый брак и переезд из Челябинска в Магнитку. Вторая жена, с которой делили семейное счастье в крохотной комнатушке с двумя погодками, радовались новой квартире, спорили о месте для библиотеки, занявшей целую стену, поднимали сад и растили детей, скончалась двенадцать лет назад от тяжелой болезни. Третья жена, с которой Владимир Михайлович сроднился за десять последних лет, ушла из жизни в прошлом году. «Быть вдвоем навсегда не удается, – размышляет Владимир Михайлович. – А одному тяжело».
Он переживает и за детей: сын и дочь получили образование, освоили по нескольку профессий, не потерялись в жизни, воспитали детей, но браки не сложились – оба разведены. Как многие в их поколении.
– Это результат семидесятилетнего безверия, – толкует «железный» Феликс. – И строительством храмов ничего не изменишь. Я сам крещеный и уважаю веру. Но воспитан на атеизме, а придерживаться надо одного берега, нельзя разом все взгляды пересматривать. Уйдет наше поколение запутавшихся, уйдут сегодняшние, опустошенные, а на внуков можно надеяться: этих вера спасет.
– А мне храмы не нужны, – отзывается друг.
Мы молчим. Все без слов ясно. Храмы у поколений разные, а вера, хочется надеяться, общая: семья, труд, память об отцах. Владимир Володченко и Феликс Зингер не из тех, кто на кухне посетуют на несовпадение пенсий рядовых тружеников и народных избранников или на провал идеи монетизации льгот, а на людях отмолчатся. Они задолго до выборов знают, за кого и почему будут голосовать.
Дай нам бог вместе с ними в день выборов держать одно на языке, в уме и поступках.
