ОБ ЭТОМ ГОЛОСЕ в дни ленинградских гастролей легендарного буратиновского «Маугли», где Жданова играла волчицу, драматург Александр Володин сказал: «Изумительный – и мальчишеский, и девчоночий, и женский». На «Маугли»-то голос Зины и возродился после долгого перерыва. Этого зычного площадного тона могло не быть: в юности еще «сломали» его в свердловском театральном. Переиначивали не потому, что безголосая: в юности звучно перекрывала всю капеллу, да так, что аккомпаниатор со смеху ронял баян. Зато когда доверили солировать в клубе аккумуляторного завода, от страха едва прошелестела песню и убрела со сцены, держась за занавес.
Когда сорвала голос, пришлось пойти на рискованную операцию. Хирург Райф Райкин, брат всенародного любимца Аркадия Исааковича, предупредил: буду срезать узлы – не дыши, вздохнешь – зацеплю связку. Она видела последствия неудачных операций: в училище работал преподаватель с пищиком в горле. Но все обошлось, хотя вместо нескольких месяцев она лишь дней десять смогла выдержать щадящий голосовой режим – не откладывать же защиту диплома...
Голос – только часть амплуа Зинаиды Ждановой. Женские роли, сыгранные ею, складываются в один житейский типаж сварливой неунывающей тетки – бесцеремонной соседки или продавщицы из овощного отдела, или неугомонной тещи, или нахрапистой буфетчицы. Было время, все эти Людки из колядинского «Полонеза Огинского» казались ходячей сатирой на мещанство: наглые, малограмотные, локтями протиснувшиеся на сытное место под солнцем, с плебейской ненавистью вытесняющие умных и совестливых. Зинаида таких много переиграла со времени школьной самодеятельности, когда ей аплодировали за предательниц Степаниду и мадам Тузикову. В «Буратино» не раз просила режиссера дать роль благороднее – ну хоть Миледи в «Трех мушкетерах». «Ты кухаркой рождена, – неизменно отвечал Виктор Шрайман. Играй кухарок».
Через десятилетия исчезла социальная опора бессмертного советского типажа, диктующего свою волю интеллигентному социуму, и кончилось время тех разбитных бабенок, немолодых хамоватых продавщиц, склочных соседок – не их масштаба эпоха. Но оказалось: мы их просто не знали. Мужьями битые, покупателями клятые, образованными соседками презираемые, они без посторонней помощи поднимали детей, с матерком отшучивались от охочих до самостоятельной женщины ухажеров, терпели непутевых зятьев ради счастья дочерей, с ходу заводили всю компанию на пирушке, брались за любую работу… А что сметану в своем молочном отделе разбавляли – так завмаги еще не такие дела проворачивали с черного хода.
Советский строй предложил этим теткам серую обыденность – они в ответ уперли руки в боки. Помните, как у Марии Мордасовой: муж «бил палкою, бил скалкою», еще чем-то смешным, даже калачом – но «не попал ни по чем». Ее не так легко сломить, но теперь, когда она выучила детей, поделилась с ними жильем, принимает на лето внуков и иначе как с раздутыми сумками к зятю не приезжает – он не только дверь не отворит, даже окно перед ней закрывает. А мадам Бр. из одноименного моноспекталя продолжает все лето мотаться на электричке за город, чтобы насобирать ягод на варенье для сына-москвича, и смешивает в речи любовь и обиду за свою ненужность: «Кушайте на здоровье – чтоб вы подавились».
Зинаида Жданова их не придумала, этих разворотливых, домовитых и быстрых на язык теток. Слушаю ее воспоминания в лицах о тюменских тетушках, бабушках, сватьях – от смеха едва успеваю выхватывать из скороговорки: «моркохка», «по-ихнему – таверна, а по нашему что – столова», «мужик-от с бородой». Да что слова – сколько эпизодов из жизни родни, подсмотренных черточек, привычек и невесть откуда взявшихся домашних обрядов сохранилось в памяти. Бабушкина привычка читать все подряд в каждую свободную минутку и ее же манера целой пригоршней «Тройного» «диколониться» от лба до колен перед посещением театра, где играл младшенький – Зинин дядя Михаил Скоморохов. Или на всю родню знаменитые сватьина пудра с пуховкой, кримпленовое платье и особый говорок – объекты семейных пародий: «Она скажет – все всерьез принимают, а мы с Мишей начнем пересказывать – все животы надрывают».
Ждановскую неповторимую интонацию и пластику на бумаге не передашь, но там, на свердловщине, в каждый Зинин отпуск родня ждет двухчасового импровизированного концерта – отчета за прожитый год, а по возвращении – такой же отчет об отпуске перед друзьями. И без актерства, от души – диалоги с родиной, к которым сама привыкла и родню приучила: «Здравствуй, батюшка лес!», «Спасибо за милость, ягодка!» А после, в Магнитке, до следующего отпуска мерещатся улица, ольховник, сады, пруд, коса, сосновый бор, река Пышма…
В их клане и в новом поколении живет местечковая ностальгия: племянник недавно в стихах запечатлел времена, когда ходили в болонье и стояли в очередях за кусковым сахаром, собрал подписи со всей улицы – вот это был поздравительный адрес! И Зинаиду миновала юношеская болезнь лимитчиков, попавших в большой город: стыд за «простую» родню и деревенское происхождение. Сказались и ощущение правильно устроенного уклада жизни в родном селе, и самоуважение работящего человека со справной профессией – у Зины к восемнадцати уже был диплом повара-диетолога пятого разряда, и закалка многолетних неудачных попыток поступления в театральный и «культпросвет».
– Опять ты, в красном пиджаке, – стонал директор ленинградского «культпросвета», в дни приемных экзаменов ежедневно державший осаду против абитуриентки на высоченных «скороходовских» каблуках-лакировках. – Доведешь меня до инфаркта.
А она каждую абитуриентскую кампанию продолжала ездить в Ленинград. Селилась в пригороде, где жилье дешевле, но откуда добраться до Северной столицы можно только с риском для жизни: то на мопеде, то на «лисапете», то на паровозе, то на «дальнобойке», где шоферы норовили схватить за коленки, а то и вовсе увезти мимо остановки, так что случалось выпрыгивать почти на ходу.
Однажды узнала, что «ее профессор» умер. «Из-за меня, что ли?» – растерялась. Но в театральный все же поступила, на кукольное отделение Свердловского театрального. «Михалка у меня артист, а Зинуха – кукольниса», – радовалась баба Люба. Зинаиду, острохарактерную актрису, единственную из свердловского курса, насмотрели в Магнитку «купцы» – Виктор Шрайман и Марк Борнштейн.
«Буратино», отпраздновавший всего год жизни, уже гремел на Урале, но работать у Шраймана было испытанием: ловили каждый режиссерский вздох и взгляд – не приведи бог ошибиться. «Кулисы все были в моих слезах: дадут две-три реплики – и те от страха забуду», – вспоминает Зинаида. Долгое время работала «пожарной машиной» – на замене. Шраймановской тирании благодарна до сих пор: считает, что «Буратино» и сейчас живет на натянутой им струне, а себя ловит на почти рефлекторной мгновенной привычке входить в образ по мановению Виктора Львовича. На днях, когда обсуждали мизансцену из «Винни-Пуха и все-все-все», едва режиссер произнес «птицы», как у нее помимо воли губы сложились в трубочку свистеть: птицы же...
А еще куклы – как они расширяют возможности артиста! Зинаида хорошо помнит, сколько слез пролила в «Медвежонке Рим-Тим-Ти»: не понимала техники работы с куклой, интонация была «пьяная». Однажды нашла верную тональность, сжилась с медвежонком – с тех пор пошло. Каково это – работать с куклой – даже драматические артисты представляют превратно. Сколько уже раз случалось маститым, заслуженным брать ее в руки, до красноты на лице искать подходящий голос и – признавать неудачу.
– Я, наверное, тоже плохая кукольница, – махнула на себя рукой Зинаида. – Если кукла в руках, надо позволять ей играть, а я все норовлю вместе с ней гримасничать, двигаться, как она.
Кукла для нее – необязательно человечек или зверюшка. Играл же Влад Зайченко из первого поколения «буратиновцев» этюды с палкой так, что вся труппа сбегалась смотреть. Зинаида Жданова может сыграть отношения двух спичечных коробков, а когда устраивает руками театр теней полуторагодовалому внуку, заигрывается просто из удовольствия представить новый этюд.
Она «выросла» на эпизодах – главные роли пришли потом. Теперь уже не страшно, когда на репетицию приходит «народный» Михаил Скоморохов, который когда-то не взял ее в свой театр: «Там уже есть острохарактерная актриса. Ей четыреста лет, умрет – возьму тебя». Он приходит посмотреть, как она справится с текстом Марфуши из «Слона» – половина общей тетради путаных снов. «Выпуталась!» – ворчит он, слыша, как Зинаида заканчивает монолог. Кому дело до того, что она начинает спектакль как натянутая струна, не отвлекаясь, чтобы текст рядком лежал в голове.
У нее нет несыгранных ролей, несмотря на то, что большинство сыгранного – из второго плана. За такую вот, «второстепенную», из «Горбатого мостика» роль «шишки» ей однажды паспортистка пособила срочно получить документ взамен украденного: я, мол, вас сразу узнала. Все, чего недоставало в репертуаре, Жданова переиграла на капустниках.
А от образа «тетки» она не отказалась, только это уже другой человек. У «тетки» та же тяга одеваться со старомодной претензией и украшать себя броской бижутерией или дорогими брюликами – это уж как повезет в жизни, но она помудрела с возрастом и держится с достоинством. Она сопротивляется серым будням, но быть обыкновенной не стыдится. В минувший День театра Зинаида нарядилась среднестатистической горожанкой: кокетливая шляпка, перчатки, сумочка – женщина с натруженными руками в кольцах весомо несет себя по жизни. Зинин маленький человек отстоял свое право просто жить. А непутевого рекламного зятька «тетка» опять простит: ему тоже еще предстоит путь к зрелости.
