За нее режиссера в свое время уволили со студии "Дисней". Боссам не понравилась мрачная, готическая атмосфера мультика для детей. Почти 30 лет история про необычную собачку ждала возрождения. За это время режиссер успел выработать и утвердить как беспрекословную кинематографическую ценность свой сказочно-мрачно-манерно-цитатный стиль, с юмором и нежностью живописующий страхи и радости его детства.
Маленький Франкенштейн, как и многие герои фильмов Бертона, автобиографичен. Он одновременно ученый (мудрец), художник (творец) и юродивый (немного не от мира сего, не совсем понятный людям, мало интересующийся их материальной реальностью). Укомплектование собаки Спарки имплантатами - это же творческий процесс. Сродни деятельности Эдварда, Суинни, Вуда и других "ненормальных" героев Бертона.
Позвольте поделиться с вами своей давней статьей "Фабрика Бёртона", написанной для одного из киносайтов к 50-летию маэстро.
Вопрос: разве сказочники стареют? Мрачнеют, седеют, мудреют, может быть… Но не стареют. Не портятся! Эдвард, Эд, Чарли, Суинни Тодд, Виктор, а вместе с ними их создатель продолжают дурачиться, "разбойничать" и играть. В том числе нашими сердцами, то сжимая до боли, то открывая для радости.
Они упорно отказываются расти, взрослеть, серьезнеть. Ну, как тут не вспомнить мужчину-ребенка Чарли Чаплина? Взрослые-дети Бертона несколько другие, они минорные, а иногда и злые "клоуны"… Но те же Эдвард Руки-ножницы и Эд Вуд, разве не созвучны они светлым и мажорным "потомкам" Чаплина - взрослым-детям Амели Пулен ("Амели"), Стефану и Стефани ("Наука сна"), разве не напоминают трогательного робота-ребенка Валли ("Валли")?…
С тех пор, как у маленького мальчика Тима проявились способности к рисованию и диагностировалась страсть к "жанру У" и странным злодеям (лучше - квазизлодеям), он угодил в некий параллельный мир и привык вести и придумывать альтернативные жизни, анимационные, театральные, недостоверные, нелепые и увлекательно-страшные. Черно-белый Винсент - начало осознанного параллельного существования Бёртона. С этих пор по венам всех его кинолент и героев течет не кровь, а что-то среднее между мертвой и живой водой - жучиный сок, густой, как консистенция так любимого им грима. (Гиперболизировать, "сгущать" грим, как и утрировать все вообще, - его почерк, его стиль, доказательство его врожденной театральности, впрочем, и так очевидной).
В его стихии, в его киноквазимире все условно и преувеличено до размеров сказки безумного сказочника (мрачного, как Санта-Клаус из самодельной, потому ничуть не страшной, преисподней-Лапландии). У него все невозможно красиво и изысканно, даже трупы, кости и черепа. Все по-своему поет и улыбается. Все провоцирует испугаться и засмеяться одновременно. А фирменный бёртоновский черный юмор с лихвой перекрывается романтизмом (столь же бесконечным, сколь и безбашенным) главных героев, тех самых, о которых выше сказано - квазизлодеи. Скелетон, механический мальчик с ножницами вместо рук, супергерой с крыльями летучей мыши, чудаковатый следователь с немыслимыми приспособлениями на голове, всадник без головы и сам граф Д. - Бела Лугоши. Бартон вернул чудака в реальность эпохи постмодернизма, которая отвергла умиление и трогательность как смертную скуку. И тот всегда готов совершить нечто неслыханное, чрезмерное, он не только чудак, но и герой. Отчаянный оригинал, грустный клоун: то Пьеро (Эдвард), то Арлекин (Вуд).
В мире, диагноз которого ясен: эпоха эмоционального дефицита, - искренность, восторженность и открытость чудака воспринимаются либо как фальшь, либо как аномалия, либо как навязчивость и скучища (цинизм же, напротив, восхищает). Бёртон защищает "эмоционализм" и романтизм своих героев (да и собственные тоже) от подобных оценок, обильно используя иронию и черный юмор, но как барьеры, как защиту.
Театральная красивость и вычурность - тоже такие барьеры! И театральные фразы-позы… И манерность, и невзаправдашность внешности любимого им Деппа… И скрытые тонкости смешных стилизаций и обильных киноцитат! И красиво пугающие игрушки (визуальные кошмары для истинных эстетов). И потрясающая смысловая плотность вещного мира…
Его кино "сервировано" странными, причудливыми вещами, как хороший стол хорошего волшебника. Он гипнотизирует осязаемой конкретностью своей предметности, отточенной детализацией, прорисовкой и огранкой невиданных устройств, сумасшедшей навороченностью костюмов, намеренной преизбыточностью и нереалистичностью грима и цвета, даже ч.б.
Содержимое чемоданчика следователя из "Сонной лощины" или распространительницы косметики Эйвон в "Эдварде…". Устройство для изготовления печенья (от которого, собственно, и "отпочковался" Эдвард в фантазии его отца - сумасшедшего изобретателя - предшественника Эда и Чарли). Волшебная нарисованная клетка, оживляющая нарисованную птичку в "Сонной лощине". Фабрика Чарли! Фантазийные скульптуры изо льда, деревьев, шоколада. Воскрешенная собака…
Все необычно и вычурно, осязаемо и объемно в плотном вещественном мире художника. И все - красота. Бёртон - эстет, он любит украшать и приукрашать. Словно бы что-то скрывая. Внутренний мир героя? Его самые тонкие чувства, болевые точки? Да. Они, как правило, остаются недосказанными и недопоказанными. Согласитесь, устоять перед желанием сказать и показать ВСЁ может только человек с очень хорошим вкусом. К сказочному миру Бертона нельзя подходить с мерками реалиста Станиславского - "верю/ не верю", скорее, с мерками себя-ребенка "помню/не помню"… как играл в детстве.
Есть такой принцип у театрального деятеля Николая Евреинова, если коротко: вне игры не существует ничего на свете. В те или иные сложные или простые игры играет каждый из нас. В каждом живет инстинкт преображения - "трансформации видимостей Природы". В детстве мы больше доверяем инстинктам, а уж этому особенно. Думаю, кино Бёртона, несмотря на условность, возведенную в квадрат, очень естественное, достоверное, так как начало его - в инстинкте театральности, в детских играх. Он играет всерьез, выступая против вечной обывательской заявки "как в жизни", требующей, как правило, не искренности, а легкого узнавания. Жаль вот только, что его постоянные протесты против мещанского существования, не одухотворенного искусством и искренностью, превратились в "Суинни Тодде" в кровавую мясорубку (что-то умерло… И это была надежда). И все же в большинстве работ он находит искренность в прекрасной лжи менее кровавыми способами. "При современной нивелировке переживаний искренность в общении людей стала отъявленной скукой. Вопрос, долго ли будет в чести ее апологетика! И не накануне ли мы чудесного века маски, позы и фразы" (Н. Евреинов). Сказано давно, но словно о Бёртоне, который всю жизнь бунтовал против лжеискренности и лжеправды творческой сказочной ложью.
Пафос его фильмов - "театр для себя", страсть воображения, странные прихоти сознания, абсолютная экзотика, смелость делать свой мир реальнее исходного путем волшебных трансформаций. Порывы придумывать и показывать сказки!
И понимание: жизненная реальность и реальность искусства не всегда совпадают.
Иногда кажется, что Бертон прав, и искусство не форма познания действительности, а нечто противоположное - познание темнот, неясностей, т.е. того, что прячется за действительностью. Откровений Вечности? Или Абсурда? Или чего-то еще… Алисоманы поймут!
Киноклуб "P.S." Ближайшие премьеры:
24 октября - "Последняя сказка Риты", реж. Рената Литвинова (Россия)
31 октября - "Любовь", реж. Михаэль Ханеке (Австрия, Германия)
7 ноября - "Большая вечеринка", реж. Гюстав де Керверн, Бенуа Делепин (Франция, Бельгия)
14 ноября - "За холмами", реж. Кристиан Мунджиу (Румыния, Франция, Бельгия)
21 ноября - "Парад", реж. Сирьян Драгоевич (Сербия, Словения, Хорватия, Черногория, Македония)
28 ноября - "Пока ночь не разлучит", реж. Борис Хлебников (Россия).
