Возможны ли ложь во спасение и убийство во благо? Ответить на эти непростые вопросы решился молодой режиссер Андрей Богатырев, сняв фильм по радикальной повести "Иуда Искариот" (12+) Леонида Андреева, который мы посмотрели и обсудили в киноклубе P.S. кинотеатра Jazz Cinema. Произведение, написанное в 1907 году, представляет главного предателя мировой истории настоящим мучеником, благодаря которому Иисус смог доказать всем свое божественное происхождение.
Режиссер постарался максимально приблизиться к вечному образу предателя, революционно пересмотренному известным писателем, и понять своего героя не только идеологически, но и сердечно: "Он постепенно начинает открывать для себя свое предназначение, принимать Иисуса, любить его. Решаясь в конце на свой поступок, он уже полностью верит Христу. Если верить в Иисуса, смерть Христа на кресте вовсе не так страшна - ведь он живет вечно. Так что Иуда, по сути, ничего ужасного не сделал: он предал Христа в руки людей, чтобы тот смог пройти свой путь до конца" (Андрей Богатырев).
Перед тем, как впервые прочесть повесть "Иуда" Андреева, я уже знала, насколько неординарно там трактуется главный предатель всех времен. Мне казалось, что раз такое экстатичное лицо и столь феноменальный поступок в центре повествования, то автором все должно быть доведено до предела, думала встретить образчик стилистической аффектации, как будто "Красный смех" умножили на два. В Иуде надеялась узреть личность фантастическую, у которой тело прожжено душой, а та согрета языками ада.
Когда прочла Андреева, не нашла ни игры, ни аффекта, наоборот, поразил уравновешенный холод. Ритм думанья, а не страсти. "Аффект" нашелся разве что в концепции. В основе подвига богочеловека - жертва и кровь худшего из людей. Так слились чистое и нечистое, прекрасное и безобразное в ницшеанском по храбрости (до безобразия храбром) тексте Андреева. Парадоксальная формула эпохи модерн, которая будет часто "женить" грязь и свет или принимать одно за другое. Да что там! Нарочно подтасовывая, менять их местами, красоваться тьмой и ужасаться светом…
Во время чтения "Иуды" преследовало ощущение, что автор пытается вывести формулу (неважно даже любви, спасения, дружбы, предательства), причем без всякого запала, без полемики, без злости, механически и методично переворошить стандарт ли, стереотип ли, истину ль… Перемешать, толкнуть, как карточный домик, а потом сложить что-то свое, без азарта, без боя, без боли. Ступенчато и именно по-своему. Вот и фильм Богатырева, снятый по андреевскому "Иуде", звучит похоже. Без надрыва и аффектации, не полемически, не примиренчески - по-своему, индивидуально. И цель его - не обретение какой-то истины для всех, но отстаивание индивидуального права на индивидуальную истину, а с ним и права на полную интеллектуальную свободу собственного пути. Правда, после просмотра остается лишь догадываться, в чем же Истина. И на что она - такая свобода. И в насколько страшное НИКУДА ведет путь к ней.
Нравится мысль (ее Гете изрек, кажется), что мы учимся у тех книг, о которых не в состоянии судить, и что автору книги, о которой мы можем судить, следовало бы учиться у нас. Судить о концепции Андреева мне трудно. На мой вкус, в ней слишком много мыслеистин (а мысль ли - истина?) и слишком мало любви (вообще - чувств) и к героям, и к читателю. Не знаю, как вам, мне такие произведения всегда даются с трудом.
Кино не стало самостоятельным художественным высказыванием (наверное, слишком весом, странен и страшен источник), но как попытка прочтения чужого произведения искусства оно вполне достойно. В нем осторожно и заинтересованно ведется поиск ответа на вопрос, кто же такой человек Иуда. В нем решается именно вопрос о человеке, а не о парадоксальном пересмотре христианской правды. В этом смысле фильм скромен. Возможно, поэтому в нем нашлось место любви...
Жизнь и смерть Иуды - ошибка. Режиссер сострадательно любит героя, и все бессчетное число его ошибок показывает в фильме с воодушевленностью, нежностью, пониманием, с подчеркиванием всей полноты добрых помыслов и светлых мотивов в том страшном спасении, в той кровавой вечности, что он для себя и своего единственного Друга насочинял. У Андреева этого не было, у него не было главного, что есть в фильме, - теплоты. Актер, выбранный режиссером Андреем Богатыревым, играет не открытие Иудой своей "великой" миссии, не его страшную теорию, а свое (и режиссерское) понимание личности Иуды. Эта попытка понять героя, не разложив по полочкам, как теорему, не ответив на все вопросы о нем, - самое ценное в фильме. Как и то, что в фильме нашлось место сентиментальности и слезам, а не только концептуальному блеску остро отточенных идей и парадоксов (что всегда отличало стиль Андреева).
Фильм утепляет образ "святого предателя", делает ближе зрителю, правда, оставляет недодуманными, недописанными, недосказанными мотивировки главных в его жизни поступков - предательства (Друга и себя) и смерти (Друга и собственной). Мне о Христе в этой богатыревской истории хочется писать именно так - Друг. Потому что Иуда в его фильме не носитель парадоксальной формулы Андреева, а человек, и в Христе он ищет человека, которому был бы наконец нужен, кем был бы любим, кем был бы навеки избавлен от проказы одиночества, изгнанничества, непонимания, отрезанности от мира и непохожести на других.
Кстати, для Иуды Андреева Христос, во-первых, объект изучения, любопытства, а уж потом - любви. Его теоретизирование, его заковыристые отгадки Истины, что хранится в Свете Христа (земном и неземном), не есть чувство, не есть человеческая тоска по Богу и Другу. Ему важно возвысить себя, приблизив, присвоив его себе, лишь себе. Единственный способ выделиться из общего числа преданных ему - предать. Андреев дает историю духа сверхчеловека и самоубийцы. Его Иуда - личность, бунтующая против общих правил и общих истин, ищущая "все свое от себя" и истину создающая сама. В Иуде червем сидит тоска по исключительности. Отсюда - выход за рамки добра и зла, черты беспокойного мыслителя Фауста. Мыслить Бога - познать Бога - спасти Бога - стать Богом.
Богатыревский Иуда не сверхчеловек, а человек, и не столько самоубийца, сколько тот, кто был убит истиной (вернее, ее искажением). История блужданий духа Иуды в поисках истины - не просто драма любопытной, пытливой души, никогда не насыщаемой чужими ответами. Это трагедия человека, которого ослепляет и убивает жажда истины и гордые попытки утвердить свое единственное право на нее. Лучшее, что дал нам актер Алексей Шевченков этой ролью - многовариативность прочтения своего героя. Пусть кто-то обвинит созданный им образ в размытости, но все же как славно, что о нем хочется думать и думать. Причем иногда противоположные вещи. И все они сыграны! Итак…
Только ли высшие и лучшие чувства пробудила в Иуде встреча с Другом? Зависть, гнев, самомнение, коренящиеся в идее оправдать его жизнь и смерть своими собственными. И тем самым сравняться с ним, прилепившись навсегда к его подвигу и жертве. Срастить со своей мечтой и стать ею (им!), наконец.
Возможно, в Иисусе Иуда увидел не истину, а идеального себя (не Друг даже - двойник, тень, а тень и тело всегда вместе). Тогда любовь ко Христу - на самом деле завуалированная большая любовь к себе, облеченная ложью в святые одежды, тайная болезнь, проказа души. Гордыня, доведенная до предела в жажде анонимности "подвига" и "жертвы". Шаткая лицемерная душа не может отличить: жертва для себя, для Друга? Для спасения людей? Всеобщего спасения?
Возможно, Иуда - моральный деспот (как бес Верховенский, как Раскольников), фанатик истины в лапах стихийной любознательности, направленной, прежде всего, на самого себя. И в вере во Христа он ищет ответ на вопрос, не кто такой Бог, а кто такой он сам. Кто я такой? - сверхнота андреевского Иуды, нота, которая, как зубная боль, ни на минуту не оставляет его и не утоляется ничем. Он, даже умерев, висит между двумя ответами - ВСЁ и НИЧТО.
Простота и ненасильственность, доверчивость и спонтанность веры апостолов ("Если Учитель идет этой дорогой, значит мы идем верно") оттеняют то, что вера Иуды - искусственное христианство, акт гордыни. Она ворчливая, фанатичная, возведенная в абсолют, насильственно загримированная под жертву. Недоверчивое отношение к Промыслу демонстрируют слова отчаявшегося гордеца, обращенные к ученикам Христа: "Вы идете стадом. За пастухом. Вслепую". Он не хочется так идти. Он хочет решать то, как надо идти, сам. Он не знает, что такое вера без "если" и "почему?". Без "нет" и "не хочу". Что такое вера без "Я"...
Бездна самости - пропасть, глубина которой глубже любой выси. В ней все вверх ногами. Мрачная тоска по смыслу называется Богом. Предательство - Жертвой. Зависть - Любовью. Самоубийство - пропуском в Рай. Придуманность, измышленность (то, над чем так плакал Достоевский, сочиняя своих героев-фанатиков, сочинителей смысла жизни) теории - любви - жизни - смерти Иуды поражают. Истина искривляется в душе кривого человека. И жизнь его увенчивается безобразно кривым финалом.
Он сам возвел себя в ранг судьи над жизнью, судьи, допускающего своеволие в выполнении воли Бога, имеющего (как сверхчеловек) право решать, кому жить, кому умереть ради истины. Он так привязан к своей моральной значимости, что не может отвлечься от себя, забыть себя даже в подвиге жертвы ("Вы отречетесь и убежите. А я с ним останусь навсегда". "Кто будет первый подле него?". "Я помог ему стать тем, кем он должен был стать"). Однако мрачная самость в свете истины Иисуса оказывается ношей тяжелой настолько, что Иуде легче себя убить, чем стерпеть.
Омраченная душа Иуды весь фильм настороженно и недоверчиво прислушивается к брезжащей где-то там Истине (я впервые увидела именно настороженность и недоверчивость Иуды на картине гениального Джотто. Наверное, это страшнее предательства истины, в которую веришь, стоять вот так - рядом со светом истины - и не доверять ему). Ошибка героя в том, что он борется за истину, настойчиво ищет ответ не в Христе, а в себе. Не просто самость - САМОзванство. Видимо, Иуда не зря в тексте - вор. Данный нам изначально характер вспять не повернуть. Вот и у него переступить этой собственной воровской сути не получилось. Нарисовал на истине свое лицо и залюбовался им.
Фанатичное наслаждение самоуничижением (статусом корыстного предателя, соблазненного мусором денег) - тоже гордыня. В этом поступке Иуды много измышленного, выдуманного, показного. Увидев героя в фильме с большим красивым белым цветком в руках, вспомнила слова Стефана Цвейга о Толстом: "смирение распускается павлиньим хвостом". У Иуды высокомерное смирение. Мостить себе собственными руками дорогу к мученичеству - подвиг на грани искушения, прелести. Не зря звучит в фильме: "Ложью спасения не обретешь".
Еще один штрих к образу Иуды. Он сильный. Он силен телом, живуч, как кошка, стерпит, снесет любые удары. Силен волей. Силен пытливым, любопытным умом. Впрочем, думать легко; действовать трудно. Но он силен и действием. Ему хватает силы искать и терпеливо блуждать в поисках искомого. Хватает силы и на самое трудное - действовать согласно тому, как думаешь. Отдать себя целиком тому, что считаешь единственно верным, и заплатить целиком, даже если это ошибка. Он довел до конца постройку своей теории (будь она даже карточным домиком). Это сила. Но она нейтрализуется одним очень важным обстоятельством. У него слабая - глухая и слепая - душа: "Почему ты молчишь, Господи? Скинь ты с меня этот камень!".
Сомнение тяжелой корой обволакивает душу, он не может подняться над земным, освободиться от мира. И он несет свою душу с трудом, как носильщик, задыхаясь, все больше и больше утомляясь от тяжелой ноши. Все делает сам, все решает сам. Даже истину собственную придумал. Больше духовной свободы, вроде, и пожелать нельзя. Но он окружен наступающей пустотой. И она придавливает к земле. Его пытка, его наказание, его бремя - сомнение. До конца. Без надежды. Он говорит: "Если бы понять смысл, не было бы ни страха, ни сомнений". А вдруг там выяснится, что он не жертва, не спаситель, не проводник идеи друга, не помощник, а предатель и убийца? "Типичная русская переоценка себя" (Цвейг о Толстом). А дальше - веревка, ветка, хруст и неумолимая ясность. Неумолимая истина, о которой он нам никогда не расскажет.
Если веришь, необходимо стать тем, что исповедуешь. Иуда стал предателем. Упомянутый выше Толстой наказывал всем нам стеречь собственную жизнь. В фильме Христос говорит: "Любите душу свою". Иуда возлюбил ее любовью гордеца, а в такой любви и вере не бывает милосердия. Дух противоречия, гений парадокса, тип революционера, предсказанный Андреевым, - Иуда. К его "подвигу" с легкостью прикрепляется адский девиз революционеров всех времен "цель оправдывает средства". Пламенный ("Иуда - уголек", - звучит в фильме) и неудовлетворенный - он никогда не был христианином. Не вера у него, а жгучая тоска по Богу. Вера - это ведь покой в Боге. А Иуда…
Он не заслужил света. Он не заслужил покой.
Киноклуб P.S.. Ближайшие премьеры:
13 августа - "Трудно быть Богом", реж. Алексей Герман (Россия). Фантастика, драма (18+)
20 августа - "Властелин разметки", реж. Дэвид Гордон Грин (США). Драма, комедия (16+)
27 августа - "Предчувствие любви", реж. Сантьяго Табернеро (Испания). Драма (16+)
Киноклуб "P.S." ВКонтакте:
