Сегодня в нашей литературной гостиной – прозаик, художник-авангардист, культурный деятель Владимир Некрасов. Член творческого союза художников России, председатель Челябинского регионального отделения Союза российских писателей в Магнитогорске, Владимир Александрович проявил себя в литературе как мастер коротких рассказов. О прозе Некрасова написала глубокое исследование «Скажи мне что-то хорошее» (16+) кандидат филологических наук, член Союза российских писателей Татьяна Таянова – отрывки из него предваряют рассказ «Трава и собаки» (16+).
«Я спрашиваю себя, кто более всего Некрасов – фантазёр, свободно жонглирующий неудобоваримостями, несуразностями, гротесками и мудрыми шутками а ля Хармс, или грустный созерцатель, который, просверлив дырочки в оболочках и футлярчиках, шкафах и масках мира и людей, как в гипсе, скрывающем плоть, задумчиво наблюдает, пробует на вкус, понимает мёртвое и живое.
Несмотря на явную постмодернисткую направленность взгляда, писатель озабочен мыслью о порче и сохранении человека, которая так сильна у Распутина, Астафьева, Солженицына. Читая его, видишь отчётливо, как многие и многие гонятся за манящими вещами, в потоке конкретных дел и сует забывают да и знать не хотят, в чём загадка целого. Его глухое отчаяние – оттого, что действительность не требует полёта и не ждёт его от человека.
Люди, промахнувшись мимо истины, мимо настоящего и мимо себя, ринулись к вещам. Жизнь размазывается по поверхности: суета, имущество, амбиции не могут вернуть ускользающую суть, которая нет-нет да и пригрезится, приснится.
Некрасовская нелюбовь к обывательской формуле успеха, а также к его носителям, упокоенным в «своём праве» и в своей правоте, влечёт его к героям антигероическим, к гадким утятам, которым никогда не стать лебедями, к незаметным, к сумасшедшим и юродивым, фантазирующим целые миры вокруг себя, слушающим голоса, верящим в знаки, растерянным, несчастным, озлобленным... Каждый из них по-своему актуализирует тему отчуждения. Их жизнь, на взгляд обывателя, – откровенный моветон, а подчас и вовсе лишняя. Они даже не пытаются «симулировать вменяемость» и страшат обычных людей, тревожа, беспокоя, удивляя напоминанием: мир необъясним, абсурден, ответов нет, а вопросы невозможно сформулировать с прекрасной ясностью школьного учебника. Жить не удивляясь, не беспокоясь, зная всё, нельзя – вот одно из самых привлекательных некрасовских посланий. Читая эти тексты, ловишь себя на мысли, что автор является продолжателем классической реалистической галереи лишних и маленьких людей.
По формальным признакам некрасовские рассказы представляют собой разношёрстный симбиоз постмодернизма, стремящегося к сентиментализму и заглядывающего в натурализм, физиологизм, причем демаркационных линий между ними не установить даже в пределах одного произведения. Кажется, что нелепость, хаотичность, беспорядочность, абсурдистская логика сна жизни, царящие в его книгах, должны утопить в иронии, сарказме, отнять надежду. Но этого не происходит. Потому что автор осознаёт нелепицу, хаос, абсурд как явления не подлинные, обусловленные земными обстоятельствами, которые нуждаются в критике и преодолении. И тогда непреходящий смысл явится.
Жизнь полна смыслом, словно бы кричит нам автор.
Почему ж вы этого не видите, почему сами отнимаете его у себя? Почему не хотите жить в мире настоящем, как «трава и собаки»?
Татьяна Таянова
Трава и собаки
Владимир Некрасов
Доцент кафедры востоковедения Иван Васильевич Перечаев, незлой полноватый господин с усиками, сорока пяти лет, страдавший одышкой, нашёл чемодан с деньгами. Четыреста восемьдесят тысяч долларов.
Слегка занесённый снегом, чемодан лежал у забора, в пятидесяти метрах от пешеходной тропинки, протоптанной через пустырёк на улицу Шота Руставели. Иван Васильевич свернул к забору по малой нужде после бутылки пива, законно принятой по дороге из института, где он без энтузиазма читал студентам свою дисциплину. Торопливо оправляясь, Перечаев обратил внимание на торчащий из снега тёмный ящик и, застегнувшись, вытянул из сугроба этот предмет, оказавшийся небольшим чемоданом. Не сразу удалось открыть. Перечаев, конфузясь, возился с заледеневшим замочком: вдруг нечаянный прохожий заметит и осудит его. Вероятнее всего, какой-то бродяга оставил, – думал Иван Васильевич, – но интересно, что же внутри? Всё, что делал сейчас Иван Васильевич, было крайне нехарактерно для него. Обычно он не подбирал всякие пакеты или другие вещи на дороге – из воспитанной в нём стыдливости. А здесь вот почему-то изменил своим правилам.
Чемодан был невелик, толстенький, изделие советского времени, прессованный картон, покрытый кожзаменителем, железные уголочки. Чуть поменьше, чем рабочий портфель Ивана Васильевича. Такие были в ходу одно время у слесарей или электриков домо-управления как сумки для инструментов. Главное, судя по весу, в нём что-то было.
Когда Перечаев открыл и заглянул внутрь, то ни о чём не подумал. Не смог думать. В голове его сделалась совершенная тихость. Иван Васильевич твёрдо стоял на ногах, руки его не дрожали, но и не двигались. Он слышал, как невдалеке по мосту неслась электричка, слышал, как лают собаки в овраге, как с шумом выходит воздух из его рта. И не понимал, что же такое перед ним. Боялся понять. Странное мгновение в жизни.
Медленно закрыл чемоданчик и сделал шаг правой ногой, потом левой, стараясь сохранять равновесие, ещё шаг, ещё... будто вновь учился ходить вертикально. Как водолаз на глубине, шёл Иван Васильевич с неведомой ношей сквозь тягучий воздух ранних мартовских сумерек. Шаг за шагом, – говорил он себе, – держись прямо, не оглядывайся, шаг за шагом. Что это там внутри, – думал он, – сколько там?.. неужели по-настоящему?.. шаг за шагом. Его тело делалось то лёгким, он мог бы без труда парить над мёрзлым асфальтом, то несказанно тяжёлым, так что колени его подгибались. Сама вселенная уплотнилась над ним и жуткими лапами восставших демонов трепала его, пытаясь сбить с ног. Но доцент Иван Васильевич Перечаев, прошёл-таки восемьсот двадцать четыре метра до двери своего общежития на улице Добролюбова.
Квартира его состояла из двух маленьких комнат, одна была отведена под рабочий кабинет Ивана Васильевича, в другой они спали с женой, Ларисой Михайловной, сорокалетней дамой с потухшим взглядом, занятой уроками английского языка.
– Лариса, меня нет ни для кого!.. – выкрикнул с порога Иван Васильевич и, скинув пальто, закрылся у себя.
– Ваня, тебе пельмени сварить?.. – постучала к нему Лариса Михайловна.
– Позже, Лариса, позже... меня ни для кого нет! – Перечаев резко сдвинул со стола рукописи и книги, не обращая внимания, что всё это повалилось на пол.
Он положил чемодан на стол, открыл крышку и уставился на зеленоватые пачечки стодолларовых купюр. Пересчитал два раза, оказалось сорок восемь пачек, что составляло четыреста восемьдесят тысяч. Пересчитал ещё раз, затем вытащил одну банкноту, торопливо сунул в левый брючный карман и тщательно закрыл чемодан. Постоял. Взял чемодан и двинулся как бы в раздумье по комнате. Снова приблизился к столу и аккуратно положил чемодан.
Прошёл и остановился у окна, бессмысленно рассматривая сквозь стекло огни вечернего города. Стоял, смотрел, прислушивался к чему-то, шелестел новенькой купюрой в кармане, потом вытащил её, стал разглядывать, засунул снова в карман и затем опять вытащил. Ни на чём не мог сосредоточиться. Только говорил себе как заклинание: шаг за шагом, шаг за шагом... Но вот, вздрогнув, снова задвигался по комнате, схватил чемодан, не зная, куда бы пристроить. Поднял ложе раздвижного дивана, стараясь не шуметь, и сунул туда свою беспокойную находку. Затем уселся сверху и прошептал:
– Шаг за шагом...
Вскочил, достал чемодан, вывалил его содержимое на диван. Вновь пересчитал. Стал шарить по книжным полкам, наткнулся, кстати, на заначенную бутылочку дешёвой водки, отставил её, но потом вдруг притянул к себе, отвинтил крышку и, не отрываясь, опорожнил. Пил, точно воду, а в бутылке было чуть больше половины. Закурил и стал рыться дальше в книжных полках. Нашёл пластиковый пакет. Вот что нужно! Вытряхнул из пакета кипу каких-то бумаг прямо под ноги, аккуратно сложил туда своё богатство, и сунул этот пакет под диван, а пустой чемодан задвинул в пыльный проём между столом и батареей отопления, куда никто не заглядывал. Наконец присел и тихо произнёс:
– Шаг за шагом.
Эта навязчивая фраза всё крутилась и крутилась в голове Перечаева, пока к ней не примешалась давно забытая словесная формула, всплывшая почему-то сейчас из глубин памяти: «Быть как трава и собаки». Девиз молодого и дерзкого Ивана Васильевича в студенческие годы. Когда он увлекался Китаем, философией, читал Лао-цзы, когда он по-своему, фанатично, был увлечён чань-буддизмом и жизнь его была наполнена особенным смыслом. Когда он рассказывал, держа за руку свою возлюбленную Ларису, что надо стремиться к первозданной простоте и естественности и что он собирается жить и быть как трава и собаки. А Лариса смеялась над ним чистым смехом и была особенно хороша в те минуты.
– Быть как трава и собаки... чушь! – прошептал Перечаев.
Грузно поднявшись с дивана, видно, водка уже возымела своё действие, Иван Васильевич уверенно прошёл в коридор и стал натягивать пальто.
– Ваня, что происходит?.. – спросила Лариса Михайловна. Она стояла у двери и с беспокойным лицом наблюдала за мужем.
– Меня ни для кого нет... то есть у меня кончились сигареты, сейчас приду, – путаясь, отмахнулся Перечаев, выходя за порог. – Какие собаки? Причём тут собаки... шаг за шагом, – бормотал он, спускаясь по лестнице.
Он зашёл в ночной магазин, где был обменник, просунул в окошечко американскую купюру, взамен ему выдали ворох российских банкнот. Последнее испытание позади. Остатки страха и сомнений улетучились из души Ивана Васильевича, и даже как-то скучно стало ему.
На следующий день он избавился от пустого чемодана, выбросив его в мусорный контейнер соседнего квартала. Через неделю он считал деньги своими.
Ещё через неделю Перечаевы мучились жидким стулом из-за перемены качества продуктов, вскоре их пищеварение наладилось. Они отремонтировали зубы, купили новую одежду, сначала нелепую и дорогую, но затем приличную, вполне соответствующую их новой жизни.
Супруги весьма раздобрели, перестали ссориться и завели привычку рано ложиться спать.
