Прозаик, художник-авангардист Владимир Некрасов известен далеко за пределами родной Магнитки. Председатель Челябинского регионального отделения Союза российских писателей в Магнитогорске, член Творческого союза художников России, Владимир Александрович немало делает для того, чтобы вписать наш город в контекст современной российской культуры. Почерк Некрасова узнаваем – и когда он пишет пером, и когда берёт в руки кисть. В литературе он проявил себя как мастер коротких рассказов.
Владимир Некрасов родился в Магнитогорске 23 июня 1958 года. После школы поступил в военное училище связи, а затем в Ленинградский политехнический институт имени Петра Великого, однако в итоге тяга к искусству оказалась сильнее. Владимир Александрович окончил Высшие литературные курсы при Литературном институте имени М. Горького и в 1996 году вошёл в редколлегию журнала «Берег А» (16+) – культового издания, пользовавшегося популярностью у интеллигенции нашего города и отразившего культурную жизнь 1990–2000-х.
Некрасов одновременно реализовывался и как писатель, и как художник. Не случайно проза его изобилует зримыми деталями, а в живописи сильны литературные мотивы, причём особенно сильно воздействуют на зрителя работы на библейские сюжеты. В 1997 в Магнитогорском доме печати был издан буклет «Владимир Некрасов. Живопись» (16+). В том же году Некрасов основал творческий центр «Рутина» при Магнитогорском театре куклы и актёра «Буратино» – под его эгидой этого неформального объединения проходили поэтические вечера и презентации книг. По рекомендации писателя, журналиста Олега Хандуся Владимир Некрасов вступил в Союз российских писателей.
Резонансным событием в российской культуре был Литературный конкурс имени К. М. Нефедьева, проходивший в Магнитогорске в начале 2000-х. В его жюри с 2001 по 2003 год работал Владимир Некрасов. А в 2012 и 2015 годах он был в составе жюри Премии имени Б. А. Ручьёва.
Владимир Некрасов – автор трёх книг прозы. В 2003 вышла книга «Чёт-нечёт» (16+), в 2006 в серии «Литература Магнитки. Избранное» под патронажем «Магнитогорского металла» (16+) – сборник новелл «Трава и собаки» (16+), в 2014 – книга «Два слова» (16+). Когда исследователи говорят о рассказах Некрасова, отмечают их созвучие с творчеством Даниила Хармса и Сэмюэля Беккета. Реализм? Ни в коем случае. И всё же… Не замеченный миром, затерянный в абсурдистском жизненном водовороте экзистенциальный кризис отдельно взятого одиночки – что может быть узнаваемее, реалистичнее, трагичнее, наконец? Герои Некрасова – обычные люди, которые ходят по одним улицам с нами, ездят в одних трамваях… Как нам близки отчаянные попытки маленького человека вырваться из оков обыденности. Но способ, который выбирает тот или иной герой Некрасова, имеет ключевое значение.
Кандидат филологических наук, член Союза российских писателей, заведующая кафедрой литературы Магнитогорского академического лицея Татьяна Таянова в исследовании «Скажи мне что-то хорошее» (16+) пишет:
«У Владимира Некрасова реальность всегда под вопросом. Цельного (окончательного) миропонимания, как и цельной картины мира, он не ищет и не находит. А вот вольных и невольных удивлений и вопросов в книгах его вдосталь. На самом ли деле мир? Чем он жив и чем мёртв? Мы настоящие, или только трава и собаки имеют право на званье живых? Вопросы неожиданны и откровенны. Их понимание автором болезненно. Да и понимание ли? Скорее это принимающее и отрицающее внимание, задумчивое и любопытное, весёлое и жуткое прикасание к бытию.
Один из главных мотивов рассказов Некрасова – расставание с чем-то ценным, важным, большим, вечным, и – реже – странная встреча. Художник, как правило, отстранён, он не выпячивает и не возвещает свои надежды и тревоги, упрёки и предостережения, уныние и радости. Но где-то глубоко, между строк и страшноватых откровений, ощущается горько-нежная розановская эмоциональность. «Мы все стоим у порога, и вот бы лететь, и крылья есть, но воздуха под крыльями не оказывается», – писал Василий Розанов в очень трудные для страны времена. Некрасов также остро чувствует нехватку кислорода. Его «апокалипсис наших дней», его глухое отчаяние от того, что действительность не требует полёта и не ждёт его от человека. Дух (духовные интересы, идеалы, поступки, мысли) истончился, сник. Приоритеты и ценности обмелели…
Разум и продуцируемые им самоконтроль, расчёт, польза, всевозможные резоны, оценки и поводы отменили спонтанность веры, надежды, любви, объявили их бесполезность, пронзили их беззащитность. Владимир Некрасов смеётся над иллюзорностью новых приоритетов, построенных большей частью на самообмане. Люди, промахнувшись мимо истины, мимо настоящего и мимо себя, ринулись к вещам. Жизнь размазывается по поверхности: суета, имущество, амбиции не могут вернуть ускользающую суть, которая нет-нет да и пригрезится, приснится. Так и происходит с главным героем рассказа «Последняя экспедиция» (16+) Макаровым…»
Впрочем, предоставим читателям самим делать выводы. Рассказ перед вами.
Последняя экспедиция
Позади пыльная летняя столица, двухдневная тряска в душном плацкарте, попутные дальнобойщики, мелкие портовые городки, лица, лица, которые он вычёркивал из своих планов, скользкие типы на границе, съевшие почти все сбережения, чужой говор, толстомордые феодальные копы... Всё, всё забрали, даже старенький ноутбук, железного спутника последних трёх лет жизни. Ушли и шмотки всякие, и часы, и сотовый, и золотая фикса, левая верхняя семёрка. Не беда, если повезёт, оно вернётся стократ. Теперь он здесь, в печёной пустыне, подобно своему предшественнику, безумному французскому поэту, Артюру Рембо. Главное — всё сделать правильно.
Виктор Макаров, потрошитель могил по призванию. Случалось, имел он немалые деньги, но всё куда-то уходило. И деньги, и любящие женщины, и верные друзья. Жизнь сочилась сквозь пальцы, как песок. Последняя щепотка осталась, и немощная осень жизни уж не за горами. А сейчас он в финальной своей вылазке. На карту поставлено всё. Пятидесятилетний уходящий за горизонт одиночка, которого и помянуть-то будет некому. Разве, что тот араб, который за бесценок продал ему надувную гринписовскую лодку и показал последний ориентир, махнув рукою в направлении Востока. Впрочем, он мог с таким же успехом махнуть в любую сторону, стараясь поскорее отделаться от непонятного иностранца.
Макаров плыл сначала на Восток вдоль побережья, потом взял южнее, в открытую воду. Солнце заходило и вставало три раза. Удивительно безветренно было. Никто и ничто ему не встретилось на пути. Только протяжённая гладь воды, настолько прозрачная, что видно, как стая маленьких розовых рыб пасётся и сопровождает лодку. Забавляясь, он выхватил одну из тёплой влаги, да тут же и отпустил. Так и плыл, пока низ лодки не упёрся в рыхлое дно. Тут уж и совсем перестал понимать, где он находится и куда дальше двигаться. Оставив своё судёнышко, он долго шагал по колено в воде, затем вышел на сушу и побрёл по песку между небольших лужиц. Потом ещё день тащился, как во сне, по иссушенной от сотворения мира, земле. И вот, как мираж, показались первые строения. Забытый временем и людьми город. Поджидающий, будто специально, мятежную душу Виктора Макарова.
Окраина. Небольшие ни на что не похожие строения, напоминающие своею формой маленькие храмики. Причудливая архитектура в духе Гауди. Все поверхности облицованы голубоватой и жёлтой, белесой керамической плиткой, размером в половину сигаретной пачки. Каждый дом представлял собою несколько сросшихся причудливым образом башенок, венчающихся плавно изогнутыми куполообразными крышами. Строения эти покоились на постаментах частью занесённых бурунами песка. Неправильные оконца, каменные искривлённые лесенки, настолько узкие, что двум людям не разойтись, и всё покрыто жёлто-голубым орнаментом. Членистые, и витиеватые, будто увеличенные морские раковины, сарайчики, или какие-то иные сооружения, пластично сливались со связками мелких башенок. Макаров не встречал ничего подобного, а повидал он на своём веку предостаточно.
Вокруг ни души. Ни птиц, ни насекомых. Ни ветерка. Только солнце до звона в ушах разлито в сухом и горячем воздухе.
Макаров по наитию зашёл в ближайшее строение. Сначала сени, как шлюзовая камера, глаза привыкают к полумраку. Следующая дверь, здесь светлее... и тут он сразу наткнулся на три фигуры. Словно ждали его.
Стоят посередине комнаты не шелохнутся, обращены тёмными лицами к непрошеному гостю. Черты не разобрать в таком освещении. Одежда неизвестного фасона, однако позволяет предположить, что справа перед ним мужчина, слева женщина, а между ними ребёнок. Не живые. Одному Богу известно, сколько уж тут стоят. Виктор приблизился, за спиной скрипнула поведённая сквозняком дверь, отчего маленькая фигурка упала, небольно ударив Макарова по бедру, и рассыпалась у ног.
Виктору почудилось, нет, он мог поклясться, что засушенный маленький человечек, перед тем как упасть сделал шаг или два навстречу, будто в безуспешной попытке защитить родителей. Переступив через обломки, Макаров шагнул к женщине. Вот что ему нужно. На её шее поблескивала цепочка, которую он сразу узнал. Она ему снилась годами, он читал о ней в древних рукописях. Теперь эта сказка на расстоянии вытянутой руки. Ничто было не зря. Цель достигнута, средства оправданы. Виктор, не утруждая себя почтением к праху, схватил и дёрнул вожделенную цепочку. Подняв столб пыли, женская фигура рассыпалась, оставив в руках Макарова холодный металлический ручеёк. Все известные коллекционеры в тот же миг перевернулись в своих гробах и кроватях, сладко предчувствуя будущие торги.
Нет нужды говорить, что испытания обратного пути, по сравнению с дорогой сюда, стоили Виктору неизмеримо больше. Но только его телу. Почти превращённый в скелет, он добрался до дому. Соседи шарахались, не узнавая его худой, шатающейся от ветра, фигуры, с чрезвычайно заострившимися чертами лица и дьявольским блеском в глазах. Внутренняя идея, овещёствлённая в виде металлической змейки, затаившейся под стелькой его левого ботинка, провела через все препоны. Он ощущал себя Демиургом. Главное, не надевать цепочку на шею, иначе не сможет уже избавится от её власти, оказавшись единственным в мире её носителем.
Виктор Макаров стал довольно богатым человеком. Достаток навсегда. Так ему казалось, когда он, всем уж пресыщенный, бывало, вялым движением холёной кисти ощупывал колено какой-нибудь весьма дорогой девочки, или маленькую шершавую бутыль двухсотлетнего вина. Он просто выбросил из головы свою последнюю экспедицию. Безнадежно убегая от памяти, он насильно заставлял себя думать, что бы ещё такое потрогать, выпить, съесть, надеть или купить.
Он пытался себя обмануть, забыться в роскоши и тусовках, среди пустой блестящей толпы, таких же, как он, имеющих всё, но не имеющих главного в жизни чего-то большего, чем та уникальная цепочка. И видится ему во сне, время от времени, высохший силуэт ребёнка, который чуть шевельнулся, пытаясь защитить родителей.
