Трудно назвать фигуру более значимую в магнитогорской литературе, чем Борис Александрович Ручьёв. Деревенский парень, первостроитель города в уральской степи, поэт-самородок, политический заключённый, наконец, культурный и общественный деятель всесоюзного масштаба, он пережил немало взлётов и испытаний. Успел реализоваться всесторонне – но кто знает, какие поэтические полотна могли бы родиться под его пером, когда бы не превратности судьбы, сократившие его земной путь до 60 лет.
«Читая строки моего уральского собрата, я думал, что в них есть что-то от гор. И не потому, что на Урале тоже высятся хребты. Мне всегда казалось, что горы учат человека благородству и мужественному упорству. По моему мнению, те же высокие порывы будит поэзия Бориса Ручьёва, наполненная суровой атмосферой эпохи», – писал советский балкарский поэт и прозаик, журналист, военный корреспондент Кайсын Кулиев. Наверняка именно внутреннее благородство помогло Ручьёву не сломаться, выстоять, остаться верным себе.
Борис Александрович Ручьёв (настоящая фамилия – Кривощёков) – человек удивительной, драматичной судьбы. Родился он 2 (15) июня 1913 года в Троицке Оренбургской губернии в семье священника и учительницы. Детство прошло в станице Еткульской. В 1922 году способный мальчик поступил учиться сразу в третий класс Высшего начального городского училища Троицка. В 1924-м вместе с семьёй переехал к деду в станицу Звериноголовскую, ныне относящуюся к Курганской области, где познакомился с будущим поэтом Михаилом Люгариным (Заболотным), дружбу с которым пронёс через всю жизнь.
Осенью 1930-го ещё совсем юные Борис и Михаил вместе отправились покорять Москву – они мечтали опубликовать стихи в журнале «Октябрь». Увы, удача не улыбнулась начинающим стихотворцам, которым ещё только предстояло отточить своё мастерство. И тогда друзья приняли решение, ставшее поворотным в их судьбах, – вербовщик предложил молодым сильным парням поехать на Магнитострой. Работы они не боялись – и вскоре оказались в бескрайней степи у подножия горы Магнитной, перед ними раскинулся палаточный город. В палатке поначалу и жили друзья-станичники, а вскоре их переселили в барак. Борис работал плотником и бетонщиком, а если не хватало опыта, быстро учился у старших товарищей.
Рабочая среда наложила отпечаток на всё его творчество – в стихах Бориса Ручьёва центральными персонажами стали простые люди, труженики. С этим и связана всенародная любовь к поэзии Ручьёва – в героях его стихов и поэм читатели узнавали себя, близких, товарищей. Огранка таланта начинающего поэта шла в литературном объединении «Буксир». В то время всех желающих призывали заниматься литературным творчеством. Считалось, что тот, кто хорошо работает, и писать сможет хорошо. Утверждение спорное, однако нельзя отрицать, что нельзя отточить перо без трудолюбия и целеустремлённости, а эти качества у Бориса Кривощёкова были. Искренние, живые, эмоциональные стихи публиковали в газетах и журналах Магнитостроя. И в том же 1930-м под ними впервые появилась подпись «Борис Ручьёв».
В 1931-м поэт вступил в комсомол. Для него это было не формальностью, а серьёзным шагом по велению сердца. Сохранились архивные видеозаписи, на которых уже зрелый Ручьёв напутствует магнитогорских подростков, вступающих в ВЛКСМ, и читает им стихи о своей юности на Магнитке.
В том же году Борис Ручьёв начал работать литсотрудником в газете «Магнитогорский комсомолец». Талантливого парня – первостроителя Магнитки заметили столичные литераторы: в 1932 году Ручьёва пригласили на II Всероссийское совещание молодых поэтов РАПП. И в 1933-м в Свердловске вышла первая книга стихов Ручьёва «Вторая родина» (12+). Всего в творческой биографии классика магнитогорской литературы будет около тридцати изданий.
Бориса Ручьёва можно было назвать эталонным комсомольцем – честный труженик, признанный поэт, авторитет в кругу молодёжи, он был ещё и очень привлекателен внешне, несмотря на невысокий рост: русоволосый, синеглазый, настоящий красавец. Юность в Магнитке была для него годами счастливыми, полными открытий. Но грянул 1937-й, и в конце этого страшного года, 26 декабря, поэт был арестован в Златоусте. Семь месяцев спустя, 28 июля 1938-го, его приговорили к лишению свободы на десять лет с поражением в правах на пять лет. Срок заключения, с 1938 по 1947 год, Ручьёв отбывал в Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерях НКВД СССР на Крайнем Севере, в том числе в Оймяконе, на «полюсе холода». Невыносимые условия, каторжный труд – но сохранить надежду помогала поэзия. Все эти годы Борис Александрович продолжал писать.
Ровно через 10 лет после ареста, 26 декабря 1947 года, Ручьёв освобождён, 6 октября 1956 года реабилитирован. В апреле 1957-го вернулся на Южный Урал – в Челябинск, а затем в Магнитогорск. Борис Ручьёв не только писал стихи, но и занимался литературной критикой, был видным общественным деятелем, вёл литературное объединение «Красное солнышко».
Годы испытаний остались позади. К Ручьёву пришли всесоюзная слава и всенародная читательская любовь. В 1967-м Борис Александрович удостоен Государственной премии РСФСР имени Максима Горького. Среди его многочисленных наград – два ордена Трудового Красного Знамени 1963, 1967), орден Октябрьской революции (1973). 27 июня 1969 года Ручьёв стал шестым по счёту обладателем звания «Почётный гражданин Магнитогорска». Поэт ушёл из жизни 24 октября 1973 года. В 1974 году имя Бориса Ручьёва присвоили улице в Магнитогорске (кроме того, улица Ручёва есть в Златоусте).
25 июня 1975-го в квартире по адресу: проспект Ленина, дом 69, квартира 1, где глее Ручьёв жил с 1960 года, открылся мемориальный музей, структурно являющийся отделением Магнитогорского краеведческого музея. Идея его создания принадлежала вдове поэта Любови Николаевне Ручьёвой, передавшей в экспозицию материалы из личного архива Ручьёва, солидную часть его библиотеки, личные вещи.
Напомним: в конце 1980-х годов в музее-квартире Б. А. Ручьёва была проведена полная реэкспозиция, и в результате этого открылись новые разделы: «Диктатура пролетариата и творчество» (12+), «Поэт и власть» (12+). В 1993 году музей серьёзно обновился – его сотрудниками был собран уникальный материал «ГУЛАГ литературный и личностный» (12+) о ранее закрытом периоде в истории литературной Магнитки, о судьбах её репрессированных писателей.
На протяжении многих лет музей-квартиру Бориса Ручьёва возглавляет старший научный сотрудник Магнитогорского историко-краеведческого музея, эксперт в области магнитогорской литературы Наталья Григорьевна Троицкая, вклад которой в сохранение исторической памяти в Магнитке трудно переоценить.
В 1998 году губернатором Челябинской области учреждена Литературная премия Б. А. Ручьёва. В 2000-м ряд стихов Бориса Александровича Ручьёва включён в вышедшее в 2000 году в Челябинске учебное пособие по курсу «Литература России. Южный Урал» (12+) для школьников 10–11 классов. В том же году имя поэта-первостроителя присвоено 64-й школе Магнитогорска.
К 100-летию Бориса Ручьёва в Магнитогорске 14 июня 2013 была открыта «звезда» поэта на Аллее звёзд возле Дворца культуры металлургов имени Серго Орджоникидзе, а в музее-квартире Бориса Ручьёва состоялось торжественное гашение почтовой карточки, посвящённой поэту.
В 2013 году магнитогорский режиссёр Игорь Гончаров снял художественно-документальный фильм «Вариации на тему пустоты, или Дело № 4917» (12+), посвящённый Борису Ручьёву. Кроме того, в группе «Магнитогорск. Тайна старой фотографии» (проект редакции газеты «Магнитогорский металл») в социальной сети «ВКонтакте» размещены редкая видеозапись «Встреча с Борисом Ручьёвым» (1973, 12+) и созданный в год столетия поэта журналистом телекомпании «ТВ-ИН» Ларисой Ситниковой документальный фильм «Первый поэт Магнитки. Борис Ручьёв» (2013,12+).
Предлагаем вниманию читателей стихи (12+) Бориса Ручьёва, первое из которых – «Песня о брезентовой палатке» (1933, 12+), строки из которой в 1966-м были высечены на подножии памятника первостроителям Магнитки, – знаменитой «Первой палатке», ставшей символом города.
Песня о брезентовой палатке
Мы жили в палатке
с зелёным оконцем,
промытой дождями,
просушенной солнцем,
да жгли у дверей
золотые костры
на рыжих каменьях
Магнитной горы.
Мы жили в палатке,
как ветер, походной,
постели пустели
на белом восходе,
буры рокотали
до звёздной поры
в нетронутых рудах
Магнитной горы.
А мы приходили,
смеялись и жили.
И холод студил нам
горячие жилы.
Без пляски в мороз
отогреться невмочь,
мы жар нагоняли
в походную ночь.
А наш гармонист
подыграл для подмоги,
когда бы не стыли
и руки и ноги;
озяб гармонист
и не может помочь,
озябла двухрядка
в походную ночь.
Потом без гудка
при свинцовом рассвете
мы шли на посты
под неистовый ветер
большим напряженьем
ветра превозмочь
упрямей брезента
в походную ночь.
А мы накалялись
работой досыта,
ворочая скалы
огнём динамита.
И снова смеялись –
от встречи не прочь
с холодной палаткой
в походную ночь.
Под зимним брезентом
в студёных постелях
мы жили и стыли,
дружили и пели,
чтоб нам подымать
золотые костры
нетронутой славы
Магнитной горы.
Чтоб в зареве плавок
сгорели и сгасли,
как гаснут степные
казацкие сказки, –
метельный разгон,
ураганный надрыв
стремительных ветров
Магнитной горы.
Чтоб громкий на вёрсты
и тёплый на ощупь,
как солнце, желанный
в походные ночи,
на тысячи створок
окошки раскрыл
невиданный город
Магнитной горы.
Мы жили да знали
и радость и горе,
забрав, будто крепость,
Магнитную гору...
За рудами суши,
за синью морей
красивая слава
грохочет о ней.
Мы жили да пели
о доле рабочей
походною ночью,
холодною ночью...
Калёная воля
бригады моей
на гордую память
осталась о ней.
Мы жили, плясали
без всякой двухрядки
в холодной палатке,
в походной палатке...
На сотни походов,
на тысячи дней
заветная песня
осталась о ней.
Обоянка
По лесам краснела земляника,
реки наземь падали со скал...
От соленой Камы до Яика
исходил я каменный Урал.
Ставил я в горах цеха из стали,
доставал я уголь на-гора,
и меня часами награждали,
пили чай со мной директора.
В праздники ходил я на гулянки,
по садам бродил в вечерний час,
и глядели на меня горянки,
нипочем не отрывая глаз.
По дорогам, низким и высоким,
медленно теряя дни свои,
я живу – душевно одиноким
только с точки зрения любви.
Словом, в жизни многому ученый,
знавший много счастья, много бед,
не имел я счастья знать девчонок,
равных в обаянии тебе.
Не имел я чести строить в яви,
видеть и во сне и наяву
города, сравнимые по славе
с городом, в котором я живу.
Где с тобой проходим спозаранку
по широким улицам вдвоем,
горлинка залетная, горянка,
горенько нежданное мое.
Видел я глаза орлиц и ланей,
соловьих и диких голубят,
но такие – синие в тумане,
голубые в полдень – у тебя.
Выйдешь в ельник – ельник станет
вровень,
в горы глянешь – горы позовут,
улыбнешься – за твое здоровье
земляника подпалит траву.
А купаться вздумаешь под кручей,
прыгнешь в воду ласточкой летучей,
вспыхнет сердце, словно от огня,
и плывешь по той воде кипучей,
над волною плечи приподняв...
На какой, скажи, реке заветной,
полуденным солнышком согрет,
твой родной, садовый, семицветный,
дальний Обояньский сельсовет?
На Дону ли тихом, на Кубани –
все равно, имею я в виду:
обаятельнее Обояни –
на земле селений не найду.
Не найду в цветах желтее меду,
в горной вишне влаги огневой,
не найду на белом свете сроду
серденька желанней твоего.
Петь мне без тебя не довелось бы,
без тебя темно в средине дня,
и прошу я в превеликой просьбе –
выйди, что ли, замуж за меня.
Не хвалюсь одеждой и достатком,
но имею честь сказать одно:
никогда я не считаю сладким
горькое, веселое вино.
И долит меня большая вера,
до того долит, что нету слов,
что экзамен сдам на инженера –
вечного строителя домов.
Никакому горю непокорный,
каждый день тобою дорожа,
скоро стану строить город горный
по большим московским чертежам.
Вот и встанет он несокрушимо,
облицован камнем голубым,
засинеют горные вершины,
как родные сестры, перед ним.
Обоянкой звать тебя я стану.
– Обоянка, – я тебе скажу, –
не спеша деревья вырастают
ровнями второму этажу.
Нет в садах зеленых с теми сходства,
что растут в твоей родной степи.
Поступи в контору садоводства,
садоводом главным поступи.
Чтоб вокруг домов да вкруг кварталов,
затопив долину, всё плыла,
птицами свистела, зацветала,
поднимала пену добела
и вставала выше крыш зеркальных
в вечер поздний, в утреннюю рань,
в ягодах медовых и миндальных,
в тополях крутых пирамидальных,
вся в цветах и звездах – Обоянь!
Две песни о Магнит-горе
1
Невидимый, невредимый,
силу тайную хранит
в сердце родины таимый
удивительный магнит.
Мне на свете нет покоя,
нет удачи, нет добра –
неотступною тоскою
извела Магнит-гора.
Дальним ветром, тихим зовом
всё манит меня к себе,
будто сына дорогого,
непокорного судьбе.
Я не раз бывал измучен,
падал замертво в мороз,
на костре горел горючем,
не пролив и капли слез.
Но припомню город горный,
весь в огнях в вечерний час, –
хлынут с радости и с горя
слезы теплые из глаз.
Я увижу, как по тропам
росным утром на заре
самым юным рудокопом
я пришел к Магнит-горе.
И, взрывая камень вечный,
день и ночь в земной грозе,
верных верностью сердечной
больше ста имел друзей.
Жил довольный хлебом черным,
в праздник чай кирпичный пил,
вместо доброй и покорной,
непокорную любил.
И желанной, нелюбимый,
пел я, строя город мой,
каждым камушком родимый,
каждой гайкою родной.
2
Если я умру без слова,
люди, будьте так добры,
отвезите гроб тесовый
до высот Магнит-горы.
Под утесом положите
и поставьте столб с доской:
«Похоронен старый житель
и строитель заводской».
Дождь польет могилу летом,
и на политом бугре
загорится горицветом
несгораемый багрец.
И воротятся живые,
старой дружбой мне верны,
сталевары, горновые –
бомбардирами с войны.
Над могильником багровым
снимут шапки в тишине,
задушевным тихим словом,
как живому, скажут мне:
– Спи, товарищ, ты недаром
ел на свете пироги,
нашей сталью в громе яром
насмерть скошены враги!..
И пойдут друзья спокойно
плавить горную руду,
как всегда – готовы к войнам,
к жизни, славе и труду.
Над моим усталым сердцем
пусть же, здравствуя, живет
всю планету громовержцем
потрясающий завод.
Как сердца стучат машины,
сплав бушует огневой,
и да будут нерушимы
основания его.
Ибо в годы сотворенья
я вложил в них долей тонн –
камень личного граненья,
вечной крепости бетон.
***
Так сбываются сказки в России...
От великих трудов и утрат
ты всё крепче, смелее, красивей,
будто в битвах бывалый солдат.
Пусть, в работе все жилы напружив,
ты не помнишь досужего дня,
растеряв ненаглядных подружек,
задушевных друзей хороня.
Пусть, рискуя пропасть без дороги,
ты врубался в чащобы тайги,
сам лечил на привалах ожоги,
сам кедровник варил от цинги.
Пусть в безвыходных вьюжных осадах
ты от голода падал и слеп
и до гроба запомнил, как сладок
твой горбом заработанный хлеб.
Пусть в поту от горняцкой науки
ты не смог научиться беречь
молодые, горячие руки,
в вечных ранах и шрамах до плеч.
Пусть, хлебая студеную воду
в полых реках полярных пустынь,
ты бросался в упор ледоходу,
вместе с жизнью спасая мосты.
И ни разу в пожарах и вьюгах
заслужить ты упрека не мог,
будто ты побежал от испуга,
будто в горе друзьям не помог.
Пусть, хрипя, задыхаясь в метели,
через вечный полярный мороз
ты в своем обмороженном теле
красным солнышком душу пронес.
