В июне 1970 года, отслужив в армии, я пришел работать в заводскую многотиражку "Магнитогорский металл". Редактором тогда был Юрий Левицкий, а Юрий Костарев - ответственным секретарем. В белой рубашке, свежевыбритый, интеллигентный, педантичный - таким запомнился мне Костарев. Я обязан ему многим. Но прежде всего любовью к книгам, которой он меня заразил на всю жизнь. Это Юра открыл мне Шукшина, Белова, Сельвинского, Кирсанова, Глазкова.
В феврале 1973 года по "партийному призыву" я уехал в Узбекистан осваивать "газетную целину". В молодом прекрасном городе Навои открылась русскоязычная городская газета, делать которую стали магнитогорские журналисты. Вскоре в Узбекистан, в соседнюю Бухару, приехал и Юра. Помню, как целую неделю он гостевал у меня. К тому времени я уже собрал неплохую библиотеку. Юра попросил поставить раскладушку радом с книгами, засыпал он с ними только под утро.
Потом наши пути-дороги разошлись. Почти на четверть века. Я снова вернулся в родной Магнитогорск. С Костаревым виделся очень редко. Жил он уединенно, все больше уходил в себя. Став главным редактором "Магнитогорского металла", я пригласил его поработать в газете литературным редактором. Он ответил: "Подумаю". А через день передал свои предложения-размышления по этому поводу. Цитирую часть из них: "Рухмалеву. Если я нужен, то, по возможности, в мои дела не лезть. Я профессионал такого класса, что не потерплю ничьего (и твоего тоже) вмешательства. Если нужен - то нужен, но я - никогда не дублер, не тень. Конечно, это касается только грамотности, стилистики, а политика, экономика - дела моих бессонниц и моих невидимых миру слез. Это уже предмет для разговора за рюмкой чая. Боюсь, придется возвращаться к русскому языку Котлухужина, Павлова, Рухмалева. Вам это что - за счастье покажется? Беда в том, что вы мне дороги..."
В этих словах характер Костарева. Гордый. Вспыльчивый. Ранимый. Отходчивый. Добрый. Преданный родниковому слову.
- Ребята, что вы делаете с русским языком?! - возмущался он, разложив передо мной десяток номеров нашей газеты. Все они были испещрены его замечаниями.
Юра стал руководить литературным объединением при "Магнитогорском металле".
- Старик, только не плати мне за это никаких денег, - просил он. - Лучшей наградой будет издание книги моих избранных стихов. Поможешь издать, буду обязан тебе до крышки гроба...
Уже после смерти Юры, разбирая его рукописи, я обнаружил письмо замечательного земляка Николая Воронова, присланное Костареву из подмосковного Переделкина. Письмо датировано 26 мая 2000 года. Не могу не процитировать начало этого письма: "Дорогой Юрий! Сейчас говорил с вашей сестрой Е. Козыревой. Порадовался за ваши стихи, опубликованные в "Магнитогорском металле". И вместе с нею поогорчался тому, что вы не получили моих писем и открыток, где я всегда писал о ваших стихах, полных зрелости, тайны, мудрости, печали… Четыре стихотворения в "ММ" полны обширных достоинств, выросших, вулканически вырвавшихся из вашей судьбы. Те поэты сильнее всего западают в нашу память, кто с безудержной искренностью умеет сказать правду о себе, чаще всего - душераздирающую. Вершинен в этом смысле в XX веке Сергей Есенин. Вам удалось в стихотворении "Без пряток" так открывательски молвить о себе, как раньше никто не молвил: "Я счастлив без денег и тряпок: / Мне лишь бы - на сердце покой, / Да чтоб обойтись мне без пряток / Меж прежним и нынешним мной".
Юра писал сердцем. Его инфаркты - искры поэтического замыкания. Он разрывал свою душу словом. Сердце не выдержало таких надрывов. Поэты умирают преждевременно, но не умирают их стихи. Имя Юрия Костарева, его сокровенная поэзия останутся в наших сердцах. Сегодня мы публикуем подборку его лучших творений.
Превыше всех иных даров
Лишь Урал утолит мне жажду, лишь в Магнитке согреюсь я.
Юрий Костарев
Дядькины уроки
Он говорил мне, парясь в бане,
Отменно мудр, маненько пьян:
"Чему не выучился Ваня,
Того не превзойдет Иван.
В июне хороши березки
На добрый веник,
А поздней
Они сгодятся лишь на розги
Для непослушных сыновей".
С тех пор береза облетала
Уж не один десяток раз.
Меня жизнь парила и мяла,
Дала науки про запас.
Мне, клеванному много в темя,
Достало мудрости понять:
Чему не выучило время,
То и не следовало знать.
***
Моя не знавшая покоя мама
Владела верным средством от тоски.
И если дождик тосковал за рамой,
Она садилась нам вязать носки.
Моя не слишком грамотная мама
Значенья слова "стресс" или "хандра"
Не то чтобы совсем не понимала,
А просто их к себе не применяла -
Как не хотят не своего добра.
Когда октябрь
Шлёт с неба телеграммы
Морзянкой дождика
И вязнет шум в ушах,
Я чую шорох спиц в руках у мамы -
И оживает стылая душа.
Я маминой души дыханье слышу -
И разорвав объятия тоски,
Мне добрый сон
Теплом в затылок дышит!..
И вяжет мама ангелам носки.
Такие игры…
Так сладостно бывает в девять лет
На целый день укрыться от домашних,
От наставлений надоедно-зряшних -
И через них презреть весь белый свет,
И мстить им невниманием высоким -
И упиваться горем одиноким.
Так упоительно бывает в тридцать пять
В угаре счастья, в двух шагах от славы
Поддаться зову мстительной забавы:
Уйти в себя, в провалы сердца, вспять,
И, тешась, что любой побег - до срока,
В молчанье затаиться одиноко.
Но как обвал настигнет - пятьдесят!
И мучает невмочь похмелье счастья -
А с новою надеждой грех встречаться.
А юноши к обочине теснят…
И оборачиваются
Пророчеством
Кощунственные игры с одиночеством.
Уменье слушать
Превыше всех иных даров -
Уменье слушать,
Когда под градом чуждых слов
Немеют души,
Когда готов убить уже
Того, кто против,
Когда невмоготу душе
Сама и плоть их,
И каждый над собой вознес
Раздора знамя...
Но вовремя простер Христос
Ладонь над нами.
Травинкой малой
Чем заняты поэты? - варят суп,
Детей качают меж худых коленей,
Да изредка плоды своих сомнений
На суд небрежный ближнему несут.
Чем жив поэт? - святою простотой
У сердца набаюканного слова -
И отданного немощным и вдовам,
Согбенным непосильной маятой.
Чем удержать поэта на плаву?
Надеждою, что он нужнее многих
Для сирых, неприютных и убогих,
С дороги сбитых в жухлую траву.
И он травинкой малой, но живой -
Зеленой, улыбающейся робко, -
Не даст им утонуть в обиде топкой,
В тоске души - последней, ножевой.
И может, встанет все же человек,
И отряхнув саднящие колени,
Вдруг улыбнется, слыша птичье пенье -
И снова он решится на разбег.
Весть
Правды! - словно бы чистой водицы -
Правды хочется вольно глотнуть!
Для себя одного - как вот птице
Выбрать хочется вольно свой путь.
Только кто-то мне весть посылает:
- Ты живи, как уж сложатся дни.
А счастливые правды не знают -
Потому и счастливы они.
Лети, воробушек!
Ну что, воробушек - перемоглись,
Перетерпели, перезимовали:
Ты - в "люксе" на уютном сеновале,
Я - в общих номерах отеля "Жизнь"?
Теперь-то нам вольготнее уже
Петь песни, омывая в небе крылья:
До осени дышать не будем пылью -
Какой простор измаянной душе!
Она, домой влекущаяся - к небу,
Но телом пригнетенная к земле,
Стремится с паром тающего снега
Взлететь - и реять, ангелам вослед.
И с горней вышины прозреть траву
Сквозь этот снег и завтрашнюю слякоть,
Упасть - и у груди земли исплакать
Наполнившую сердце синеву.
Лети один, воробушек, друг мой:
Мое - с душою свыкшееся - тело
Хотя дуэтом с нею и запело,
Все ж не лишилось тяжести земной.
Вот так и станем мы ступать след в след:
Вместилище святой любви и гнева -
Душа, принадлежащая земле,
И тело, вожделеющее неба.
На том берегу
Весь осыпанный солнечной пылью,
По колено в веселом снегу,
Наколдован далекою былью,
Дом сияет на том берегу.
Все - на том берегу, а на этом -
Лишь поземка по голой земле
С пригнетенным к дороге поэтом,
Лишь собаки поют на селе.
И закат дышит в спину рассвету,
Лишь вздохнуть успеваешь слегка, -
И отраднее воздуха нету,
Чем родной, а не издалека.
Как умею, как нынче по силам,
Как получится, как уж смогу,
Все тянусь я к сугробам веселым -
Недоступным - на том берегу.
Еще минуточку…
Не денег жаль, не жаль здоровья,
А счастья жаль, что подошло
И, подышав у изголовья,
Вздохнуло горько и незло -
И отошло навек к другому,
Достойней посчитав его…
А я машу рукой Харону:
"Еще минуточку всего!"
И жен прекрасных вспоминаю,
И недолюбленных друзей.
А с кем похмелье жизни всей
Справлять за Летой, и не знаю.
Я шел к тебе
Стареть бы надо с кем-то,
А не из-за кого-то -
С кем ни словца не спето,
Но лишь в душе ломота.
Стареть, оно не страшно,
Когда седеешь вместе.
Вверял себя отважно…
Да, видно, много чест.
