Фильм "Елена" заслуженно получил приз жюри "Особый взгляд" на Каннском кинофестивале 2011 года. Все в нем стройно, все уместно, все правильно. И безупречная камера оператора Михаила Кричмана ("Овсянки", "Апокриф", "Изгнание", "Возвращение", "Небо. Самолет. Девушка"), и музыка бесподобного Филипа Гласса ("Часы", "Иллюзионист"), и символы, и реплики, и жесты, и нарочитая безэмоциональность актеров…
В обсуждении фильма не было стройности, единства, согласия. Самым трудным оказалось разобраться, о чем этот фильм: о любви или о ненависти, а может, о банальной жажде денег... Все ли поняли режиссера так, как он хотел? И вообще, искал ли он понимания, уходя от откровенных оценок происходящего, от эмоционального присутствия в картине? Когда-то знаменитый филолог А. Потебня, утверждая невозможность передачи мысли так, как люди обычно представляют себе это явление, писал: "Говорить - значит не передавать свою мысль другому, а только возбуждать в другом его собственные мысли". Вот этими мыслями и хотелось бы поделиться с вами.
Все мы знаем о Звягинцеве, все видим, что он серьезен. Его абсолютный серьез, неприкрытость пафоса его "Изгнания" и "Возвращения" некоторых раздражают, некоторых веселят. Как и при всех раскладах, пафосное желание рассказывать и показывать общечеловеческими смыслами и категориями. Критик Волобуев обронил как-то: Звягинцев проглотил аршин. Да. Режиссер прям, более того - как струна натянут. Кривыми путями не ходит, увильчивостью не страдает, в прятки не играет, смятением не красуется. Да, в его руках некая этическая линейка, аршин то бишь. Да, он открыто и твердо знает, где добро, где зло на ее шкале. И, да, он давно свою сторону выбрал. Но видеть в его четких моральных установках и нежелании извиняться смехом за них чопорность и надменность, как-то неубедительно, да и топорно.
Впрочем, "Елена" - как раз тот случай, когда аршина этого никто не увидит, не ощутит, уверена. Нет, Андрей Звягинцев не стал менее серьезен, но он выбрал путь, раньше ему не свойственный, - путь депатетизации, серьезной, без надменного и обезличивающего осмеяния. Путь прохладный, да что там - холодный настолько, что мы его режиссерского пафоса (т.е. главной эмоции, которой он должен был пронизать все свое киноповествование) практически не находим. Я смотрела "Елену" два раза. И оба - чувствовала себя как в холодильной камере, как в морозилке бытия, из которого выкачали всю жизнь. Остался только строго упорядоченный, ежедневно дублируемый, как в "Дне сурка", быт. Но разве бытом проживешь, пусть даже он многажды выглажен и отполирован, как холодильник огромной и пустой квартиры Владимира, где хозяйничает (убирает, стирает, готовит, уносит, подносит, считает и убивает) Елена?
Елена в переводе значит "свет". А фильм не только пустоту, холод, но и тьму градирует, сгущает. И не все хотят добровольно идти в пустоту и ад страшного, злого без света. Не все согласны зреть потемки этого света умирания. Не все. И очень хочется спросить режиссера: зачем? Зачем гниль, зачем убожество, зачем варварство, дикость, зачем мертвенность и равнодушие, удары, плевки, маты, зачем НЕЛЮБОВЬ, зачем антиЕлена, антиМария, античеловек, антижизнь?.. Зачем?
Когда-то святитель Феофан Затворник коротко и просто, в форме притчи, пересказал своей духовной дочери "Пери и Ангела" В. Жуковского: "Пери, дух, один из увлеченных к отпадению от Бога, опомнился и воротился в рай. Но прилетев к дверям его, находит их запертыми. Ангел, страж их, говорит ему: "Есть надежда, что войдешь, но принеси достойный дар". Полетел Пери на землю. Видит: война. Умирает доблестный воин и в слезах предсмертных молит Бога об отечестве. Эту слезу подхватил Пери и несет. Принес, но двери не отворились. Ангел говорит ему: "Хорош дар, но не силен отворить для тебя двери рая". Это выражает, что все добродетели гражданские хороши, но одни не ведут в рай. Летит Пери опять на землю. Видит мор. Умирает красавец. Его невеста ухаживает за ним с самоотвержением, но заражается и сама. И только что успела закрыть ему глаза, как и сама пала ему на грудь мертвою. Были слезы и тут. Пери подхватил одну и несет, но двери рая и за эту не отворились. Ангел говорит ему: "Хорош дар, но один не силен отворить для тебя Неба". Это значит, что семейные добродетели одни тоже не приводят в рай. Ищи! Есть надежда. Пери опять на землю. Нашел кого-то кающегося. Взял его слезу и несет. И прежде чем приблизится к раю, все двери его были уже отворены для него. Так вот какую слезку извольте принесть Господу. Радость бывает на Небе, когда кто плачет и сокрушается, чувствуя себя грешным".
Покаяние! Никакими добродетелями не очистишься, а им - да. Но жить в ритме покаяния, плакать его слезами, болью его болеть - это, прежде всего, видеть, замечать, понимать свои собственные грехи.
Если кино обладает силой показать их мне так, чтобы я не просто заметила, но осознала и захотела в покаянной чистоте искупаться, это больше, чем кино, это что-то, ведущее в жизнь. Пусть даже "ворочаться" приходится из ада.
Я уже не раз слышала о фильме этом: "жестоко", "отвратительно", "пусто", "второй раз посмотреть не смогу" и т.д. Я буду смотреть. И третий, и четвертый.
Как и "Догвиль", "Меланхолию" Триера, как все фильмы Балабанова (а он, кажется, вообще все только про апокалипсис снимает). Ведь вот как по-вашему должно выглядеть покаяние, ради которого, может, и существует искусство, и тем сродни религии оно? Как удар или как ласковая рука на голове и теплое "ты хороший, ты пригожий, все будет хорошо"? Есть фильмы, в которых привкус покаяния, его очистительная сила пробиваются даже сквозь темную заслонку зла. И там на самом деле не только зло на тебя смотрит и ликует тем, что совершилось только что на твоих глазах, там на тебя смотрит человек сокрушенный, автор, и говорит: чистилка нам всем нужна. Катастрофически. И тоска по чистоте парит над всем позором и ничтожеством.
Я восприняла это кино как войну. Не ту только, где все живут против всех в непроницаемой для света темнице, не ту только, где дикие и плодовитые варвары против хилой и давно не животворящей, гнилой семенем и не желающей рожать ЖИЗНЬ культуры, и не ту, на которую четко намекает финал фильма - войну своих варваров (семейство Елены) и чужих варваров (гастарбайтеры). Этот фильм - брань духовная талантливого и доброго человека Андрея Звягинцева за человека, который, если помните, в Библии определен так: "плоть, в которой есть дух жизни" (Быт. 6:17).
Елена, Владимир, их одинаково отвратительные потомки - плоть. Духа Жизни они лишены. Но когда в финале появляется младенец, возлежащий на смертном одре старого, больного, ветхого, злого, неулыбчивого и холодного человека, вспоминаются слова апостола Павла: "Отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего, и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины".
Ветхий человек (Владимир) и новый (внук Елены) зарифмованы финалом фильма. И каждый, взглянув на нового человека, маленького, беззащитного, родного, рядом с собой, должен решить (ради него хотя бы): совлечься, т.е. освободиться от старого человека и облечься в нового или сгнить в комфорте ветхой жизни, где все против всех.
