Поэт, журналист, наставник молодёжи, ведущий литературной страницы «Магнитогорского рабочего» (16+) Борис Емельянович Попов ушёл из жизни трагически рано, в сорок девять. В январе исполнится тридцать лет со дня его гибели. И чем больше времени проходит, тем явственнее масштаб его дарования и чистота его голоса, которую он сумел сохранить, отмежевавшись от требований конъюнктуры и выражая в поэзии собственный взгляд на мир.
В исповедальных стихах Бориса Попова – упоение жизнью и размышления о неизбежной смерти, надежда и отчаяние, безудержная страсть и боль расставания, беспощадность к себе и бесконечная доброта к другим. Нередко в переломные моменты лирический герой – у Попова он невероятно близок автору – возвращается на берег своего детства.
Это и речной берег, куда он приходит побыть наедине с собой, и воспоминания о родительском доме на улице Белинского, в «посёлке за кинотеатром», куда доносились железнодорожные гудки с вокзала. Не менее пронзительно, чем о любви к женщине, Борис Попов пишет о любви к матери: «В небо глядит молодая, красивая мама моя Александра Васильевна…» Даже когда в посвящённых ей стихах звучит горечь утраты, они пронизаны светом, который озаряет дорогу и в самой непроглядной темноте.
Поэтические книги Бориса Попова «Светает в шесть…» (1992, 12+), «Под знаком Весов» (1993, 12+) и «На уровне разлуки» (1994, 12+) и сборник «Вторая половина четверга» (2008, 12+), изданный посмертно в серии «Литература Магнитки. Избранное» под патронажем «Магнитогорского металла», есть в городских библиотеках. В 2021 увидели свет мемуары вдовы поэта Светланы Гладковой «Попытка прощания» (12+).
В поэзии Бориса Попова чувствуется дыхание эпохи – духота застоя, ветер перестройки, шторм девяностых. И всё же самое важное неподвластно времени, потому стихи Бориса Емельяновича находят отклик у читателей и сегодня.
Свобода
Озверели октябрьские воды.
Край скалы выпирает, как кость!
Ощущеньем недоброй свободы
просквозило мне душу насквозь.
Я свободен у этой ревущей,
бесприютно бегущей волны.
Я свободен, как всякий живущий.
Ты свободна. Мы оба вольны.
Но обманчива эта примета.
Да и я не похож на юнца.
Отблистало, отплакало лето,
подморозив порог у крыльца.
...Вниз уходят осенние реки,
и рванина прибоя седа.
Я свободен, свободен навеки!
Почему ж меня тянет сюда?
Почти элегия
Ничего мне уже не надо.
И, спиною прохладу чуя,
С лёгким лепетом листопада
Подружиться теперь хочу я.
На пустынный, песчаный берег,
Сплошь заросший чертополохом,
Выйду из дому, хлопнув дверью, –
Словно в следующую эпоху.
Сяду близко к воде – и тотчас
Загустеет, сомкнётся вечер,
И дожди мою тень затопчут,
Истерзают и изувечат.
Отползёт моя тень-калека
Умирать в городские клети.
...Это будет в начале века
Или, может, в конце столетья.
Поднебесная мгла растает,
Солнце выглянет, лопнут почки.
И история всё расставит –
Запятые, тире и точки.
Только мне ничего не надо.
Наше дело грустней и проще.
Преждевременным листопадом
Я по душам пройду и рощам...
Гудки паровозов
Позабыл свои детские слёзы,
книжки Купера и Куприна,
только помню гудки паровозов,
проходящие в оторопь сна.
В горький час, в горевой промежуток
лишь привстану с постели – привет! –
вот и стук поездов, между будок
белый-белый стремительный свет!
И не то чтобы много моталось –
по натуре-то я домосед.
И не то чтобы много мечталось –
нет, скажу, чего нет, того нет.
Мы родились, гусиные перья
заостряли, пуская в зарю.
«…Ах, какая смешная потеря», –
как рязанский поэт, повторю.
Позабыл свои детские слёзы,
шумный школьный пленительный путь.
Помню только – гудки паровозов
разрывали мне бедную грудь!
Серый пруд проседает под небом.
И, пройдя от беды до беды,
я запомнил вкус чёрного хлеба
с ложкой соли и кружкой воды.
***
...Вязала мама тёплые носки
для сына непутёвого, вязала
носки для сына, чтобы от тоски
не мёрз сынок, не шмыгал по вокзалам.
Слезящиеся серые глаза
подслеповато щурились, а были
когда-то голубы, как бирюза,
лукавили, посмеивались, стыли.
А у мужчин пружинили виски
при виде этих глаз невыносимых!
...Вязала мама тёплые носки
для сына непутёвого, для сына.
Вязала мама, сдваивая нить,
носки для сына. Свяжет и для внука,
чтоб в памяти обоих сохранить
негаснущую женскую науку.
Когда-нибудь – пусть сроки неблизки –
и я уйду, любовно вспоминая:
вязала мама тёплые носки
всю жизнь свою от ноября до мая...
Рябина
День по-зимнему недлинный.
Снег размятый у двора.
А у нас сороковины,
и хлопочут все с утра.
Тяжела и неподдельна,
беспредельна тишина.
Детский стол накрыт отдельно
и подальше от вина.
А старинные соседки
смотрят, смотрят в белый сад,
где на выстуженных ветках
слёзы красные висят.
Жизнь и смерть проходят мимо –
да ведь не об этом спор.
Знаю, мамина рябина
помнит маму до сих пор.
В полный штиль или в предгрозье,
где-нибудь в чужом саду
я припомню эти гроздья,
задохнусь и упаду…
***
Не лебеди в небе, не белые птицы,
не в поле берёзки –
грустят и грустят о тебе половицы,
притихшие доски.
Ты так не умела ходить осторожно!
Ступая тревожно –
следы оставляла везде, где возможно
и где невозможно!
То чайник сбегал, то роняла тарелки –
остались осколки.
На гвоздике в кухне увядшие грелки,
заколки на полке.
Зелёные, алые, жёлтые ленты
в пыли сокровенной.
...Остались свидетели и документы
той жизни мгновенной.
Когда снегопад разрушает границы,
вступая в округу,
я сплю – и скрипят, и скрипят половицы!
...Сон, жалко, не в руку.
