Со дня рождения Владимира Чурилина (10 февраля 1955–6 апреля 2003) исполнилось 70 лет. По мнению многих собратьев по перу, он даже наполовину не реализовал свой мощный творческий потенциал. Тем не менее, в истории магнитогорской литературы Чурилин остался как один из самых ярких поэтов, это талант российского масштаба. Владимиру Ивановичу было всего 48, когда он скончался от тяжёлой болезни. Книги его стихов (12+) были изданы посмертно, часть рукописей не найдена по сей день.
Владимир Чурилин родился в деревне Цыганка Курской области. В 1957 семья переехала в Магнитогорск. Владимир служил в морской пехоте на Дальнем Востоке, затем учился в Магнитогорском горно-металлургическом институте. В апреле 1971-го в газете «Магнитогорский рабочий» (16+) состоялась дебютная публикация его стихов.
Владимир Чурилин учился заочно в Литературном институте имени А. М. Горького, был активным участником городского литобъединения. Своими наставниками считал Бориса Ручьёва и Нину Кондратковскую.
Виталий Цыганков вспоминал: «Мы встретились в городском литобъединении. Там-то я и убедился в бескомпромиссной позиции Володи в вопросах литературы. Критерии высокой, истинной поэзии служили для него ориентиром в творчестве. Володя ценил гражданственность в стихах, но откровенно презирал местечковый, провинциальный «патриотизм». Он стал для меня бесспорным авторитетом в литературе. Каждая новая встреча с ним становилась своего рода мастер-классом, уроком высшего пилотажа».
В эссе «Душа обетованная» (12+) Александр Ерофеев, высоко ценивший талант Владимира Чурилина, писал: «Жизненная и литературная судьба его была поистине трагична. Умный и обаятельный человек, которого по-настоящему любили родные, ценили друзья и обожали женщины, он до конца дней своих был как-то странно одинок. И мучился этим отчуждением, и, как мог, избывал своё внутреннее одиночество, бесконечное чувство разлада между действительным и желаемым. Талантливый и незаурядный поэт, он чуть ли не сознательно стремился к некоей «незавершённости» своих трудов. Ибо поэтический рост, рост духовный требует непрерывного самообновления жизни, переоткрытия мира, которые для литератора почти невозможны без такой «малости», как издание книги. Поскольку неизданные стихи снова и снова притягивают к себе внимание автора, требуют – иногда вовсе не улучшающей – их доработки. В конце концов, просто мешают жить, если не сводят с ума. Впрочем, теперь мне всё больше думается, что эта «незавершённость» была не только глубинным свойством его натуры, но и своеобразным творческим методом, который помогает привести к необходимому единству язык поэта и его самосознание, помогает отыскать в хаосе речи тот наиважнейший словесный нюанс, что определяет жизнь и смерть стихотворения…»
В 2005 году были изданы две книги Владимира Чурилина: «Слишком медленно движется время (стихотворения и поэма)» (12+, редактор – Виталий Цыганков, составитель – Александра Павлов) и «Исповедь (стихотворения)» (12+, редактор – Николай Якшин) в серии «Литература Магнитки. Избранное» под патронажем «Магнитогорского металла» (16+).
***
Так уж детство моё сложилось:
Зауряден и некрасив,
Вещи, купленные на вырост,
Вслед за старшими я носил.
Денег было в семье не густо.
В коммуналке, по вечерам,
Удивляя подруг искусством,
Мама ладила штопку нам.
Оставался от штопки след,
И понуро я брёл по школе.
Просвещённый, что бедных нет,
Удивлялся:
– Я бедный, что ли?..
Дни летели гурьбой с откоса,
Я к жестоким привык словам,
И казалось, не будет сноса
Этим чёртовым рукавам.
Если старые наши вещи
Перекраивать иногда,
Вещь нам будет казаться вечной,
Только в радость ли вещь тогда?
Год за годом летит...
Как прежде,
Я живу, эту быль храня.
Не надену чужой одежды,
Переделанной на меня.
Не приемлю избитых истин,
Слов расхожих,
Никчёмных дел...
Я хочу прозвучать, как выстрел,
Что до Зимнего долетел.
Не к лицу мне в старьё рядиться,
Я давно перерос старьё.
Мама,
Милая мастерица,
Богу – богово,
Мне – моё.
Снегурочка
Модная, в пальто рубиновом
С капюшоном на меху,
Кормит стайку голубиную
На заезженном снегу.
Вот чудачка!
Всё завьюжено,
Дядька ёжится в тулуп...
Голубям сегодня к ужину –
Ассорти из разных круп,
Из пакетика бумажного
На озябшую ладонь...
И гуляют птицы важные –
Как танцуют под гармонь.
И глядит на них вприщурочку,
Улыбаясь из-под век,
Кареглазая снегурочка,
Непонятный человек.
Главный экзамен
От проходной до цеха – по тоннелю:
Тепло здесь, хоть на улице зима,
Там воют бесноватые метели,
Засыпав тротуары и дома.
На улице мороз уже за сорок,
А в цехе что ни час – то горячей.
Малюет пламя красные узоры
На чёрные полотна кирпичей.
Штампует сталь горячие мозоли
В изнеженную кожу рук моих.
Впервые я работаю до боли,
Работаю сегодня за двоих.
Работаю вторую смену кряду:
Мой сменщик заболел и не пришёл.
Взрывается термитными снарядами
Взлетающее пламя над ковшом.
Ещё стакан холодной газировки,
Ещё один,
Ещё, чтоб не упасть...
Татуировкой вышла на спецовке
Вся соль моя,
Вся боль моя,
Вся страсть.
Чугунный жар обугливает скулы,
И только совесть требует:
– Держись.
По полной отрабатывай прогулы
И прежнюю расхлябанную жизнь.
Поэзия Магнит-горы
Весомой поступью рабочей
Наполнив гулкие цеха,
Сквозь тьму осеннюю грохочет
Строка горячего стиха.
Слова что голуби под крышей,
Им здесь просторно и светло,
Они взлетают выше... выше...
И камнем падают в тепло.
К себе приковывая взгляды,
Разряды выгнулись дугой,
Уже гудит под эстакадой
Рабочей гордости огонь.
И ты прислушайся: грохочет,
Наполнив синие дворы,
Как зарево осенней ночи,
Поэзия Магнит-горы.
Клесты
В январскую лють у клестов появляется выводок,
Не птицы причуда – причуда природы самой.
И в этом есть мудрая, чисто житейская выгода:
Хороший хозяин телегу готовит зимой.
В то время, как птицы другие на юг улетели,
На сытых кормах почивают у южных морей,
В насиженных гнёздах в вершинах заснеженных елей
Мужают птенцы под надзором клестих-матерей.
Мужают птенцы, безбоязненно вьюгу встречая,
На тоненьких лапках навстречу бурану встают,
Суровую жизнь до конца на себе изучают,
Чтоб выжить и жить, невзирая на скудный уют.
Наступит весна, а они уже зиму прожили,
Что ливни, что град им, когда они видели лёд?
В их маленьких тельцах стальные клубки сухожилий
Готовы исполнить любой тяжелейший полёт.
В январскую лють у клестов появляется выводок,
В апреле птенцы возмужало выходят из гнёзд.
А вдруг среди прочих внезапно окажется выродок,
Не хуже других перенёсший пургу и мороз?
Не хилый заморыш, которого ткни – и загнулся,
А сильная птица, в которой страстей на двоих,
Какая гордится уверенно бьющимся пульсом,
Хватая за горло собратьев и братьев своих.
Природа мудра, но нужна ли тут мудрость? Не поздно ль?
А тень от крыла над вселенной зловеще кружит.
Клестята уже покидают уютные гнёзда,
И в белое небо привычно кладут виражи.
Они вылетают... Но есть на земле справедливость.
Природа мудра, и не надо природу учить.
Их крепкие клювы ещё недостаточно кривы,
И шишек сосновых они не умеют лущить.
Умеют летать, но ещё не умеют кормиться,
И всё-таки, жизнь на мгновение раньше открыв,
Из маленьких гнёзд вылетают могучие птицы,
И воздух гудит под напором их яростных крыл.
Пролог
Ночь была.
Дома стояли хмуро.
И над горкой сваленных вещей
Одиноко горбилась фигура
Человека в шляпе и плаще.
Ночь была.
Ещё был дождик редкий.
Сиротливо грудились у ног:
Чемоданчик, маленькая сетка,
Связка книг, какой-то узелок...
Ночь была.
Ещё был грохот грома
И догадка, вставшая ребром:
Человека выгнали из дома –
И сие не кончится добром.
Ночь была.
Потом была дорога
И ночной безрадостный вокзал...
Ни людей, ни дьявола, ни Бога
Человек потом не признавал.
...А пока – так буднично и просто
В глубине уснувшего двора
Догорал окурок папиросы
Угольком бикфордова шнура.
***
Покрашенные оградки,
Расправленные венки...
Здесь холмики – словно грядки,
Разбитые на рядки.
Здесь тётка моя родная
Сказала:
– Смотри, племяш,
Здесь – Гуровы,
Здесь – не знаю...
А этот вот угол – наш.
Здесь наши с тобою предки.
Уйми городскую спесь,
Ведь мы с тобой – только ветки,
А все наши корни – здесь.
Попросит ли враг свирепо,
Протянет ли друг ладонь,
Ты вправе делиться хлебом,
Но этой земли не тронь...
В масштабах родной планеты,
В пределах чужой земли,
Я буду блуждать по свету,
Порой исчезать вдали.
Но где бы я ни был после,
Я вечно пребуду тут –
На этом простом погосте,
Где нас наши предки ждут,
Где тётка в платке печальном
Стоит, словно вечный страж.
Здесь – немцы...
Там – англичане...
А этот вот угол – наш.
***
Был на западе красен закат,
Словно вспышка далёкого взрыва...
Поднимался в атаку солдат
Тяжело и совсем некрасиво.
Он бежал, ощущая спиной
Ледяное дыханье планеты,
А солдат был пылинкой одной,
Растворившейся в кубике света.
Мировая – не знала границ,
И по всем закоулкам Вселенной
Мириады таких же частиц
Разносило пургою военной.
А солдат всё бежал и бежал
И не знал, что в пути бесконечном
С каждым шагом себя приближал
К высоте, именуемой Вечность.
Бесконечного мира микрон,
Погибая в пучине пожара,
Всю Вселенную выдохнул он
Лёгким облачком смертного пара.
Задохнулся солдат на бегу,
Но не ставьте креста на солдате...
Разлетаются кудри в снегу,
Словно кольца высоких галактик.
***
В свой звёздный час не отрекись от мира
и от борьбы своей не отрекись...
Жизнь будет после, но не будет мига,
в который мы оплачиваем жизнь.
В твой звёздный час ты более чем нужен –
тебя земля зовёт на рубежи.
Забудь, что был возлюбленным и мужем,
народу своему принадлежи.
В свой звёздный час не вскидывай ладоней,
не возгордись, что этот час настал...
С людьми вокруг сравняй себя в поклоне –
за то, что ты взошёл на пьедестал.
