Юрий Ильясов – поэт, журналист, переводчик, деятель культуры. Член Союза российских писателей (1998), лауреат Литературной премии имени К. М. Нефедьева (2003), автор поэтических сборников «Устремление сердца» (1995, 12+), «Идущий следом» (2002, 12+), «Круг любви» (2010, 12+) и книги «Притчи о царе Соломоне» (2012, 12+), увидевшей свет уже после его смерти. Авторитетный наставник молодёжи. Наконец, человек удивительной судьбы с богатой трудовой биографией, вместившей редакционные кабинеты, заводские цеха и железную дорогу.
Юрий Фёдорович сотрудничал и с «Магнитогорским металлом» (16+) – входил в редколлегию издававшихся под патронажем «ММ» книжных серий «Литература Магнитки. Избранное» и «Литература Магнитки. Контекст». Кроме того, был редактором книжной серии Магнитогорского государственного университета «Гармонии таинственная власть».
Хочется вспомнить строки, которые написал для «ММ» 15 лет назад, в канун шестидесятилетия Юрия Ильясова, его ровесник и собрат по перу Александр Павлов (11.01.1950–22.10.2011):
Александр Павлов
«Для меня по сей день остаётся загадкой, почему в нашем сравнительно небольшом и сплошь рабочем городе такая тяга к писательству, литературному творчеству. Да и к культуре вообще. То ли это традиции, заложенные в далёких тридцатых нашими замечательными писателями-земляками Борисом Ручьёвым, Михаилом Люгариным, Людмилой Татьяничевой, Ниной Кондратковской, Александром Лозневым. То ли следствие повального наплыва маститых советских литераторов на легендарный Магнитострой. Но, так или иначе, с первых дней строительства комбината и города звонко зазвучали литературные струны Магнитки.
Наше поколение поднялось в то время, когда не ссылали на каторгу и не расстреливали, но всё равно наиболее независимых и отважных находили массу способов приструнить. А литературные страсти шестидесятых кипели. Мы старались посещать все литературные объединения: спорили, делились новыми стихами и рассказами, редкими книгами, взахлёб рассказывали о литературных открытиях. В то время Гулюс Газизулин, Борис Попов, Юрий Ильясов, Римма Дышаленкова, Юрий Костарев считались в нашей среде бесспорными лидерами – глубоко начитанными и беспристрастными…
Юрий Ильясов – зрелый, самобытный поэт с чётким лирическим голосом, владеющий прекрасным, благозвучным литературным языком конца ХХ века. Его стихи отличают душевная открытость, напряжённая звенящая мысль. При этом для Ильясова характерно отсутствие подражаний и стремления быть модным: в его стихах почти нет внешних примет времени. Основные творческие темы: благоговение перед женщиной, обязательность в дружбе, жизнестойкость…»
Юрий Ильясов был руководителем литстудии Магнитогорского государственного педагогического института (впоследствии – Магнитогорского государственного университета), литературного объединения имени Бориса Ручьёва при газете «Магнитогорский рабочий» (16+). Среди его многочисленных благодарных учеников – поэт, секретарь Магнитогорского регионального отделения Союза российских писателей Сергей Брыков.
Сергей Брыков
Он поделился воспоминаниями о своём учителе:
«Считаю Юрия Фёдоровича Ильясова одним из главных своих и первых наставников по классу поэтического мастерства. Начитанный, эрудированный, тактичный – но и жёсткий, упрямый, прямой. Поэт от Бога – но и талантливый администратор. Педагог, всегда готовый учиться. Окружённый множеством людей – но вместе с тем бесконечно одинокий… Таким он кажется мне теперь, спустя годы и сквозь призму пришедшего ко мне жизненного опыта.
Помню, однажды я пришёл к нему домой обсудить стихи и, увы, опоздал на 30 минут. Конечно, извинился, а он прицелился в меня своим фирменным прищуром и сказал: «Ну какие извинения, что ты! Точность – вежливость королей». Обидно, но справедливо. Что ж, со временем я, кажется, изжил порок невежливости – не в последнюю очередь благодаря Юрию Фёдоровичу.
На заседаниях лито при библиотеке имени М. Люгарина у него всегда было людно. Самая разномастная писательская общественность порой не оставляла камня на камне от моих неспелых и неуклюжих стихов – и тогда Юрий Фёдорович с жаром вступался за них, искал более-менее удачные строчки, осаживал наиболее ретивых критиков. А бывало наоборот: стихи хвалили – и тогда Юрий Фёдорович сам брался за литературные розги, подмечал неточности и ляпы. И так с любым автором, любым текстом. Я думаю, царь Соломон во всём и всегда искал баланс, золотую середину, свою, только ему понятную меру.
Его собственные стихи, которые он изредка читал на заседаниях, всегда были лёгкими, напевными, мудрыми и почти всегда немного грустными. А ещё честными. Ровно таким – плавным, мудрым и немного грустным – был в жизни (той её части, которую посчастливилось застать мне) и сам Юрий Фёдорович.
«Обокрали!» – иронично и печально, горячо и честно ронял он, когда кто-то говорил раньше него то самое, что было на уме у Учителя и Поэта. Ронял и тепло блестел на нас прямоугольными очками, из-под которых хитро щурилась пара его добрых и проницательных глаз…»
Книги Юрия Ильясова есть в городских библиотеках, а его стихи – и стихи тех, кого он вдохновил идти по пути творчества – живут в сердцах читателей.
Прощальное
Расставались на вокзале,
Всё успели, всё сказали.
Скоро поезд отбывает. Свист и гул.
Улыбнулся на прощанье:
– Не прощай, а до свиданья,
Не прощай, а до свиданья, – я шепнул.
Взгляд последний прямо в душу.
Не прочти и не подслушай!
Мир – блаженной черепахой – нам двоим.
Ты стояла немо, бело,
А во мне тихонько пело:
«Слава богу, что сухи глаза твои!»
Хорошо, что на вокзале
Всё успели, все сказали.
Только мнится обречённо:
Ты, опаздывая, в чёрном,
Плача, руки простираешь на бегу.
Полный небывалой муки,
Я целую эти руки
И, прощаясь, улыбнуться не могу.
Она и Он
«А иногда ты возвращаешься сам…»
(из известной книги)
Долго с ним её в море житейском в лодчонке мотало.
Алый шёлк парусов расправляя, прошли корабли.
Принц явился к ней нищим. Она бесконечно устала
Штопать детям одежду, беречь горевые рубли.
Ко всему – он поэт. Он поэзией бредит и дышит.
Пел бы в лад: мол, дорога светла, хоть порой нелегка,
Но в упрямстве своём он стихи неуютные пишет,
От которых сильнее тоска и ломота виска.
Он орёт, багровея: «Мне ль бездарям кланяться в пояс?!
Мне ль кропать эту чушь? Я России пишу полотно!»
По-дурному запьёт и в угаре завалится в поезд,
Ведь поэтов-друзей у него по России полно –
В Ленинграде, Тюмени, Орле и в деревне Косихе,
От запоя осипши, читают собратья стихи,
А домой возвращается он просветлённый и тихий,
Словно в церковь ходил и ему отпустили грехи.
Подобрела свекровь – в понедельник зовёт на пельмени,
Но... он снова исчез! – снова плакала ночь напролёт,
Утешаясь одним: «Он, конечно же, мне не изменит,
Потому что ещё где он дуру такую найдёт».
Ну зачем же, зачем же от нежности плавилось лето,
И лесные ромашки остались в счастливых глазах?
Ах, не знала тогда, что настояны песни поэтов
На дорожной пыли – на разлуках и женских слезах.
Постирала бельё. В борщ – лаврушку. И в юность вернулась:
Как была хороша! Лёгкий локон... Лукавая бровь...
И под сердцем вдруг ненависть чёрной змеёй ворохнулась,
Но аукнула рядом далёкой дурёхи любовь.
Торопясь, забежала подружка попутно с работы,
Подмигнула, шепнув: «Ты не плачь, а как я – согреши...»
Ей легко говорить! – ведь живёт без нужды и заботы,
Ей хозяйственный муж бережёт равновесье души.
А поэт – он бродягой бездомным грохочет по рельсам,
И невинные дети без папы отбились от рук...
«Мама, папа пришёл!» И любовь ворохнулась под сердцем...
...И несытая ненависть рядом аукнула вдруг.
Он смиренно молчит, пламенеет в руке его роза.
Как божилась она: «Укажу от ворот поворот!»
Но опять задала безнадёжно два вечных вопроса:
– Ты когда образумишься? Шляешься где, обормот?
Хорошо одному
Ничего не случилось.
Но тогда почему
Мне – скажите на милость! –
Хорошо одному.
Я, наверное, братцы,
Заболел-занемог.
Если честно признаться,
Без неё я не мог.
Мир любовью закрыло.
От назойливых дел
Из разлуки на крыльях
Самолёта летел.
Только радостно ахнет,
Только косы – вразброс.
Земляникою пахло
У неё от волос,
Пахло клевером лето.
Влюблена, горяча,
Засыпала с рассветом
Она у плеча.
Иль она мне приснилась?..
Или в чем виноват?..
– Ничего не случилось, –
Прошептал листопад.
Ветер листья уносит.
Понимаю полней
Равнодушную осень
И молчанье полей.
Я живу беспечально
В одиноком дому.
Пусто, зыбко, прощально,
Хорошо одному.
Во имя твоё
Прими этих строчек блистающих груду!
А в кухне, где бьются сердца и посуда,
Я больше с тобой объясняться не буду,
Но буду молчаньем талантлив, как Будда.
Когда я из табора крал тебя, кралю,
Я видел, что ты не цыганской породы.
Наверно, тебя ещё в детстве украли
И бросили в жизнь, где всегда непогоды,
Где делят чего-то, и в шуме и гаме,
А я вот живу, не скучая по хлебу,
Цыгане прошаркали землю ногами,
А я вот брожу по земле и по небу.
Твой табор сегодня уходит в туманы
По долгой дороге, печальной и зыбкой,
Навеки наполнив пустые карманы
Прощальным прощеньем и доброй улыбкой.
Тебя возвратить – это было бы слишком.
Я духом блажен, оттого – безлошадный
И жив до сих пор лишь тобой и сынишкой,
И в этом – действительно строгий и жадный.
Вино, невзирая на шёпот фискала,
Не пью и свою усмиряю натуру
Во имя твоё, потому что сыскал я
Мадонну с ребёнком... Не бабу, не дуру,
Что рвётся из платья в порочнейшем мире
И прочь от семьи норовит хоть в окошко,
А ты по вселенной – по нашей квартире
Ступаешь красивой домашнею кошкой.
Я разве цыган, своевольный мошенник,
Судьбу предрекающий, глядя сквозь щёлку?
Но если прикажешь – я пальцами щёлкну,
Поскольку я самый великий волшебник.
И собственным телом уже не нагружен,
Я в небо рванусь. И вернусь, где мы вместе,
И брошу цветы из далёких созвездий
К престолу любимой, готовящей ужин,
Потом напишу гениальные книги –
Всё будет, ведь я и люблю, и жалею.
Да только учти: золотые вериги
Обыденных тяжких забот тяжелее.
...Как сладко-мучителен платьица вырез!..
И отклик стремителен сердца в поэте,
Который из Тьмы для единственной вынес
Высокое Слово, звучащее в Свете.
