Екатерина Добролюбова
***
Горящие отчаянно,
соедини мосты!
Качаема,
качаема
ветрами, налетевшими
на рощу пожелтевшую,
звезда моя,
любовь моя
и боль моя,
не стынь.
Что сердцем переложено, –
Прочь!
Выведено ложное
на свет из темноты.
Теперь, когда я зрячая,
горячая,
горящая, –
всё ярче,
всё желаннее,
всё невозможней ты...
***
Зачерпну воды студёной
из колодца-журавля...
Я давно хожу влюблённой
в красоту твою, земля!
В эти малые тропинки,
день, намеченный в заре,
в колокольчик тонкой льдинки
в холодеющем ведре.
***
Уезжаю виноватой,
виноватой без вины.
Обнажив рога, ухваты
поддевают чугуны.
Печь беззубая смеётся,
рассыпая пыл и жар.
Возле мамы кошка вьётся,
паром пышет самовар.
За окном осенним слякоть,
темень – не видать руки!
Долго сердцу молча плакать,
а глаза – сухи, сухи.
Полпоклона, да на Бога,
что в углу. И сгинет след.
...Мимо дома та дорога,
без которой счастья нет.
***
Грустно так – грустнее не бывает.
Уплывает вечер, уплывает
в тихую задумчивость небес.
Словно ёж зелёный, дремлет лес.
Как ни странно, ночь не убывает...
Грустно так – грустнее не бывает.
Это сердце – сердце забывает.
***
Утру хлопотно, будто синице,
в том селе у великой реки.
Что за бабки здесь! Мастерицы
ткать цветастые половики.
От усталости ноги босые
в чистой горенке отойдут,
где дорожки лежат полосые,
всеми радугами цветут.
А какое в них солнце таится,
зелень луга, синь – по глотку!
Заберите мой век, мастерицы,
если песни такой не сотку.
***
Когда начнёшь считать года
не в шутку, а всерьёз, –
на вкус изменится вода
ценой пролитых слёз.
А жизнь – всё те же письмена,
не расшифруешь вдруг.
Не всё ещё по именам
разложено на круг.
И ничего – за дюймом дюйм –
в судьбе не решено.
И не из всех заветных дум
проклюнулось зерно.
И сколько, видно, ни живи –
конец всегда не в срок.
...Под корень дерево сруби –
как долго стынет сок!
***
На волю! – себя не неволю.
На волю, как в чистое поле,
навстречу ветрам и прохожим,
на прошлые песни похожим.
Трамвай, отмени остановки,
замкни свои двери покрепче.
Как модница броской обновке,
я рада негаданной встрече.
Я рада добру и злословью
на лавочках: – Эка франтиха!..
Гадают, какого сословья,
желают мне счастья и лиха.
Желайте – и счастья, и лиха.
Сегодня на сердце не тихо,
не суетно, не осторожно –
руками дотронуться можно:
открыто, доверчиво, тесно
от вновь народившейся песни.
Письмо
Спугну со свечки бабочку огня.
Полночный диск луны – её замена.
Ну как тебе живётся без меня,
какие нынче в жизни перемены?
Наверно, и счастливо, и легко,
раз сердцу твоему сейчас далёка
та комната, где тихим камельком
дрожит луны оранжевое око.
Белеют позабытые листы
твоих стихов.
Там – о любви, о чести...
И рушатся сожжённые мосты,
как завершенье чьей-то
мелкой мести.
Какую вновь разыгрываешь роль?..
Не нахожу, чем пред тобой повинна
и чем оправдана потери боль –
до дня рожденья умершего сына?
Вот для него не найдено тепла.
Как быстро соучастие иссякло...
Придёт весна.
Два крохотных крыла
над памятью твоей
расправит зяблик.
И пусть тогда ложатся на листок
слова любви, слова о чести мнимой.
Пора, пора закончить монолог.
Звезда погасла. Боль – неугасима.
***
На сквозных качелях ветра
даль яснеет.
Бродит осень. И я с нею –
в листотканые аллеи,
где, желтея и алея,
бьются оземь листья с веток.
Не покаянно, – тревожно,
суетно, неосторожно
в голубиных небесах.
Что-то зреет белым-белым
за невидимым пределом.
Что-то взвешивают, верно,
на блистающих Весах.
***
О, девочка! О, флейта! О, душа!
Вишнёвый сад
под топором дрожит.
Скуластый месяц тешит кукушат,
воспитанных на материнской лжи.
Немыслимая литургия звёзд
перед рассветом, пряным и немым.
На тысячи рассеянностей вёрст –
лишь тишина. Но тишина – не мы.
У нас всё так же громогласен спор,
как обуздать привязанных за нить.
Но дерево само растит топор –
зачем же в этом дерево винить?
Прекрасно жить, конечно.
Не дыша...
О, девочка! О, флейта! О, душа!
***
Сегодня ощущение потери –
прямое избавление от бед.
Наш терпеливый
коммунальный терем
два чайника поставил на обед.
Я ставлю третий.
В телетайпе двери
наметился какой-то разнобой.
К шабрам, ко мне – все люди,
птицы, звери
с печалями, заботами, злобой.
И вечер близок.
Мирным камертоном
плеснётся ветер
в форточке сквозной.
И кто-то осмуглённым баритоном
мотив затянет песни привозной.
Она плеснёт забытое начало
на уголёк, мерцающий едва...
Я вас любила. Музыка молчала.
Пойду... Поставлю чайник. Или – два.
