Моё военное детство началось на родной Смоленщине, когда мне не было и четырёх. Нас стали бомбить с первых дней войны. Через неделю отец, экономист управления Западной железной дороги, участник финской кампании, отправил нас с мамой и старшим братом в эвакуацию в Горьковскую область.
Помню перрон, заполненный женщинами и детьми, эвакуационный эшелон из нескольких дачных вагонов. Скарба у всех было немного. Нам достался один из деревянных диванчиков, а некоторые семьи разместились на полу, в проходах. Очень жарко, душно, но главное, тревожно. В пути внезапно послышался гул, поезд остановился. Гул превратился в рёв, все побежали по скошенному полю в соседний лес, а когда стало свистеть, рваться, вздыбилась земля - просто падали на землю кто где был. Я так испугалась, что не могла оценить, откуда исходит наибольшая опасность, и, вместо того чтобы бежать, всё время пыталась поджать ноги под себя, чтобы не колоться о стерню. Когда гул стих, мы вернулись в вагоны, и я с удивлением увидела, что не все поднимаются с земли и что в вагоны вернулось вполовину меньше людей. В вагонах стало очень тихо. Эшелон продолжил движение.
В Горьковской области - нынешней Нижегородской - нас вместе с несколькими семьями из Смоленска, Орши, Витебска разместили в небольшой лесной деревушке Тоншаевского района, в правлении скотоводческой фермы. Спали на полу.
От голода спасал лес: ели не только ягоды-грибы, но и коренья, травы. Верили, что здесь ненадолго: война вот-вот закончится. Но лето кончилась, а война - нет. Тёплой одежды не было, да и летняя износилась очень быстро, особенно на детях.
Местные относились к нам не слишком доброжелательно. Никому из приезжих работы не было. К этому времени из деревни массово мобилизовали на фронт мужчин, а нас, эвакуированных, расквартировали в семьях местных жителей. Это способствовало улучшению отношения к нам, хотя отчуждённость селян ощущали постоянно. А с началом учебного года маме нашлось учительское место в школе.
Помню два страшных зимних эпизода. Один: когда я, пятилетняя, набирая воду, чуть не съехала по обледенелому срубу в колодец - меня успел подхватить и вытащить сынишка хозяйки. Второй: когда поздно вечером, выйдя из дома по нужде, с крыльца увидела страшных больших собак и юркнула обратно в сени, а назавтра обнаружилось, что в деревню приходили волки.
В начале сорок четвёртого, как только Смоленск освободили от оккупации, мы вернулись домой. Город лежал в руинах. От нашего дома ничего не осталось. Сейчас понимаю, как тяжело было нашим матерям. Нас приютили родственники, которые жили в старой крепости в каморках, отапливаемых слабыми печурками. Мы, дети, бегали по развалинам в поисках топлива, но сильно отдаляться от жилья нам не разрешали: на развалинах уже работали военнопленные. Мы смотрели на них издали с завистью: им всегда привозили обед…
Однажды семье дали талон на гуманитарную помощь из США: по банке рыбных и овощных консервов, банку яичного порошка. А ещё мне достался халатик, которому завидовали девочки в крепости, а брату короткие брюки, за которые его дразнили "американцем".
Как-то, забравшись на развалины, я рухнула куда-то вниз. На мои крики прибежал пленный, вытащил. После этого случая мама решилась переехать в соседнюю деревню к родне, у которой уже жили две эвакуированных семьи. Вскоре пришло извещение о смерти отца в московском госпитале. Мама поехала за урной с прахом, которую мы потом захоронили на Смоленском кладбище.
Фашисты продолжали ночные налёты, предваряя бомбёжку сбрасыванием осветительных фугасов. Всё горело, ухало, тряслось. Слышно было, как работают наши зенитки, управляемые девушками-зенитчицами. Жители села прятались в погребах. А по утрам жители вновь закладывали выбитые стёкла, выметали осколки из изб, помогали пострадавшим от разрушения соседям.
Мальчишки после таких налётов собирали свои трофеи: какие-то железки. Иногда гибли, подорвавшись на таких военных сувенирах. Так война, даже уходя, на каждом шагу вторгалась в наше детство. Помню: мама тянет нас прятаться, а брат просит подождать, чтобы посмотреть на бомбёжку. А однажды она нашла у него под матрацем целую ленту с патронами. Летом мальчишки плавали в Днепре и ныряли среди обломков разбомблённого железнодорожного моста, где часто калечились.
Осенью сорок четвёртого брат пошёл в первый класс. Я тоже хотела учиться, но меня не взяли, сказали, что я Филипок.
В сорок пятом мы наконец снова поселились в Смоленске, у дяди, в семье которого было своих трое детей. Осенью я пошла учиться в уцелевшую школу.
Когда мы узнали, что вечером 8 мая по радио будут передавать речь Сталина, долго не ложились спать, были счастливы, что услышим голос вождя. Но я заснула, а утром расплакалась. Умолкла, только когда мне пригрозили, что не возьмут на празднование Победы. Так закончилось моё военное детство.
Прошло семьдесят лет, но всё было будто вчера. А праздник 9 Мая всегда проходит в слезах и воспоминаниях.
