Про таких, как Ромазан, говорят: «Где родился, там и пригодился». Всю жизнь Иван Харитонович был патриотом родной Магнитки и немало сделал для того, чтобы город рос и развивался, а его жители ни в чём не знали нужды.
«Я родился в Магнитогорске, жил в бараке, купался в той жёлтой воде, какой тогда наш Урал, прямо скажем, «славился». Я ведь не новый в городе человек, не из приезжих. Вся моя жизнь на глазах у людей, поэтому магнитогорцы вполне могут дать мне оценку: как я жил, как учился, как работал. И оценки могут быть разными, я понимаю: кого-то когда-то обидел, кому-то резкое слово сказал, перед кем-то во время шапку не снял... Директора-то ведь, с одной стороны, оценить довольно сложно. С другой – просто».
Иван Ромазан
Родился Иван Ромазан 18 сентября 1934 года в Магнитогорске. Отец работал на железнодорожной станции ММК, мать ‒ нянечкой в детском саду. Жили в бараке на первом участке. После школы Иван окончил Магнитогорский индустриальный техникум, получив специальность «техник-металлург» и направление в цех подготовки составов ММК. В 1960 поступил в МГМИ, где руководил профсоюзным комитетом и был старостой группы. В 1965 году вернулся на комбинат. Умение выделить в работе главное, сплотить людей, настойчивость в решении производственных вопросов, высокая техническая эрудиция отличали Ивана Ромазана среди молодых руководителей. Он быстро прошёл путь от заместителя начальника цеха подготовки составов до главного сталеплавильщика комбината.
В 1980 году Министерство чёрной металлургии направило его на Нижне-Тагильский металлургический комбинат главным инженером с целью стабилизации работы предприятия. К этому времени Ромазан отработал на ММК четверть века. Все пять лет жизни в Нижнем Тагиле Иван Харитонович остро переживал свой отъезд из Магнитки. Писал министру, просил вернуть его на комбинат, повторяя: «Я душой магнитогорский».
В 1984 году Ромазан вернулся на Магнитогорский металлургический комбинат и через год был назначен его генеральным директором.
К концу восьмидесятых ММК набрал рекордные обороты, но возникли трудности в обеспечении мартеновских цехов металлоломом. Шихтовые дворы с этим уже не справлялись. Поэтому организовали перевозку лома в мульдовых составах из копрового цеха № 2. Однако в сутки требовалось 70–80 составов, а скорость состава – всего пять километров в час. Комбинатская железная дорога задыхалась, поставляя лом мартеновцам. Совещания собирали каждую неделю. Вопрос необходимо было решать радикально. Только с запуском конвертера станция разгрузилась. Ромазан всё это пронёс через сердце.
«Не встречал прежде, чтобы человек переживал такие нагрузки. Но уже знал его привычку во всё вникать, – вспоминал Виктор Феоктистов, в девяностые – первый заместитель начальника управления производством. – Когда Иван Харитонович был главным сталеплавильщиком, по его просьбе знакомил его с некоторыми технологиями выплавки стали, а когда он был заместителем в производственном отделе – на нём была организация цехов прокатного производства. Бывало, диспетчер комбината подготовит ему информацию о движении транспорта, обеспечении железнодорожной «посудой», объёме металлолома, вывозе обрези из прокатных цехов, обеспечении мартеновских цехов. Он внимательно всё просмотрит и примет решение. Отвечать за всё это – колоссальная нагрузка. И при такой нагрузке Ромазан всегда полагался на свою память. Даже если задания давал устно, на ходу – не забывал спросить потом об исполнении.
При Ромазане ММК преображался стремительно, отправляя в переплавку «уставшее железо» и устаревшие технологии. Огромное хозяйство: десять доменных печей и 32 мартеновские, коксохим, прокатные станы – требовало модернизации, а сам комбинат – генеральной уборки.
Отличительной чертой его характера было умение быстро принимать решения, беря на себя ответственность. Но этому всегда предшествовало основательное знакомство с ситуацией или технологией. Так было и с кислородно-конвертерным производством, пока отлаживались все системы.
«Однажды вместе с ломом при загрузке в конвертер оказалось большое количество серы. А норма в готовой стали – не выше 25-ти тысячных доли процента. Металл с превышением этого показателя нельзя подавать на машину непрерывной разливки стали – она выйдет из строя. И куда теперь его разливать? – вспоминал Анатолий Слонин, первый начальник ККЦ. – Звоним Ромазану. Он сразу: сейчас приеду. На месте быстро разобрался в ситуации, велел разлить металл по аварийным ёмкостям. Потом сделали выводы из этого случая. Причина в том, что научные организации и отраслевое руководство из экономии запретили внедрять новые установки по обессериванию металла. Научный потенциал наших технологов позволил построить и освоить печь-ковш, не входивший в первоначальный проект. Это дало возможность получать любое процентное содержание серы».
Техническое перевооружение ММК, которое началось со строительства ККЦ, было не просто производственным процессом. Оно стало командообразующим: объединило строителей, металлургов – весь комбинат – общей задачей – масштабной, сплачивавшей, придававшей значимость работе, дававшей надежду на преодоление кризиса в обществе, на производстве, в экономике – хотя бы в масштабах города. Иван Харитонович был во главе этого объединяющего процесса.
Строительство цеха и проектирование оборудования шли параллельно. Вместе с Магниткой почти вся страна приняла в этом участие: конвертер проектировали в украинском Жданове – Мариуполе, машину непрерывного литья заготовок – на свердловском Уралмаше, установку внепечной обработки стали – в столице. Магнитогорский Гипромез для строительства ККЦ создал специальную группу и тоже сказал своё веское слово в проектировании цеха.
Одновременно шла подготовка специалистов. Профессии конвертерщиков, дистрибьютерщиков, разливщиков были новыми для ММК. Иван Ромазан и главный сталеплавильщик Анатолий Агарышев договорились со Ждановским, Липецким и Череповецким металлургическими комбинатами, которые рискнули принять ещё не обученные кадры с ММК к себе на год на рабочие специальности, позволив постичь все тонкости профессии на практике.
Строительство ККЦ поставило перед ММК вопросы, с которыми предприятие прежде не сталкивалось. В частности, с непрерывной разливкой стали. На тот момент очень важно было заполучить специалистов по этой технологии, но «непрерывщики» ехать в Магнитку отказывались: они и на своих предприятиях были хорошо устроены. Представители ММК побывали в Липецке, Жданове, где были крепкие мастера. И все наотрез отказались. Наконец удалось уговорить высококлассного профессионала, липчанина Вячеслава Киселёва. Он стал начальником разливки. Иван Харитонович радовался: есть свой спец. Хотя, казалось бы, до таких ли директору мелочей при его-то заботах? У Ромазана вообще в правилах было вникать в мелочи. Это вынужденная дотошность: быт в городе, да и в стране был тяжёлым – у людей ни денег, ни самого необходимого, полки в магазинах пустые. Как никогда была востребована продукция комбинатских сельскохозяйственных отделений: ЖОСа, МОСа, садово-паркового хозяйства, где, кстати, по инициативе Ромазана стали даже выращивать арбузы. Как подарок, когда в Москве выбивали какие-нибудь разрешения для Магнитки. Бывало, что, отправляя специалиста в командировку в столицу, он напоминал: арбуз прихвати.
Он часто бывал в командировках: на австрийском Voestalpine, немецком Schliemann-Siemag. В Германии в гостях у руководителя предприятия зашёл разговор о директорских обязанностях. Иван Харитонович спросил, сколько снимают зерна с гектара. Он-то, как главный снабженец Магнитки, знал, сколько зерна, сколько мяса у нас производят. А собеседник такой информацией не владел: он же металлург».
По поручению Ромазана была разработана программа «Квартира», предусматривавшая максимальное обеспечение жильём металлургов к 2000 году. Уже в 1987 году было построено восемь тысяч квадратных метров жилья. Составлена программа расселения из ветхого и аварийного жилья. Переселены жители метизной площадки. При Ромазане была проведена масштабная работа по узакониванию положения загородных баз отдыха комбината: с Башкортостаном подписаны государственные акты на пользование землёй. В обмен газифицированы сёла севера Абзелиловского района, заодно обеспечены газом базы отдыха на Банном. Нынешнее поколение этих учреждений, а с ними новые дачные посёлки и соседние сёла по сей день живут за счёт реализации ромазановских проектов. При Ромазане началось строительство микрорайона Западный. Кроме того, по инициативе Ивана Харитоновича на Севере было закуплено несколько пятиэтажных домов, которые затем собрали в Магнитогорске на улице Тевосяна.
Все, кто работал с Иваном Харитоновичем, отмечают, что он был очень скромным человеком. Жил в обычной квартире. Приобрели как-то для руководителей ММК полушубки, один из которых предложили директору. Он взял, но дня через три вернул, сказав, что не хочет, чтобы на него показывали пальцем. Так и ходил по цехам в фуфайке.
Он хорошо знал комбинат и все его слабые места. Ничего не упускал из виду – например, количество огнеупоров на складе, а их для тридцати пяти мартенов требовалось много. Лично посещал сменно-встречные собрания, слушал, какие вопросы волнуют трудящихся. Требовал, чтоб и другие руководители поступали так же, обедали в рабочих столовых, чтобы знать, как и чем кормят рабочих. Когда начались перебои с продуктами, поставки того же мяса шли, минуя Москву, напрямую в Магнитогорск. А как-то раз на комбинат поступило около двух тысяч «Жигулей» и сотни две «Волг» – для рабочих. Звание «народного директора» он заслужил не только за производственную деятельность, но и за то, что активно участвовал в жизни города. Строительство ледового Дворца, пивоваренного завода, мебельной фабрики, мыловаренного цеха, диагностического центра, организация бартерной торговли позволили решить важнейшие социальные задачи Магнитогорска в самые трудные для отечественной экономики годы.
«Помню день его смерти. 27 июля 1991 года. Суббота. Жара под тридцать. Иван Харитонович должен вести селекторное совещание. Мы со старшим диспетчером комбината Николаем Валивахиным спешим к директору на рапорт, – вспоминал Виктор Феоктистов. – Иван Харитонович просит меня: «Витя, проведи совещание – плохо себя чувствую». Я ухожу на рапорт, Николай Андреевич за лекарствами побежал, а Ромазан за столом – опёрся головой на руки. Потом пришла скорая, но неподготовленная. Вторая застряла в лифте. И кардиологов быстро не удалось найти: выходной… Такое вот стечение обстоятельств. Провожу рапорт, выхожу – он уже на полу лежит. Рядом жена Евгения Яковлевна, Виктор Рашников, Анатолий Стариков, начальник управления материально-технического обеспечения Владимир Фарафонов. У многих слёзы на глазах. Врачи откачивали Ивана Харитоновича – бесполезно. Мы сами выносили его в машину – те, кто с ним работал. Увезли в первую горбольницу. Город как будто замер…»
Прошло 33 года, как Ромазана не стало, а память о нём живёт. В городе нет разделения на тех, кто помнит, и тех, кого это раздражает, как бывает, когда дату или «героя» навязывают обществу. Ни о ком в городе так искренне не вспоминают, как о нём, ничью могилу так часто не посещают. В этом и заключается феномен памяти, противостоящей разрушительной силе времени.
«Время требует интеллектуальности. И человек ведь тоже должен знать, что его способности, его интеллект нужны, их надо развивать. И только с их помощью, с помощью решения глобальных технических проблем мы можем решить то, над чем сегодня бьёмся – повысить уровень благосостояния народа через повышение производительности труда. И дифференцировать надо, и поощрять надо тот труд, который способствует повышению благосостояния людей».
«Надо скорей. Не успеваем всё делать. Причина в том, что мы ещё полностью не раскрыли человека нашего, чтобы он более эффективно отдавал делу, работе то, что может отдать. Есть у нас резервы. У каждого из нас они есть, чтобы работать продуманно, организованно, инициативнее. Тогда и эффективность повысится. Не раскрылись мы до конца. Я имею в виду всех, кто трудится: рабочий ли, инженер,
директор...»
Иван Ромазан
