Мир всегда пустеет без художника, его любившего и сберегавшего, как ангел. Какая все же красивая фамилия у нашего поэта! Словно душа дышит… Дышаленкова была душой Магнитки и будет ею, если мы будем читать, помнить, слышать. Ниже - попытка рассказать об особо запомнившихся книгах "Прощальное слово о знахаре" (2001) и "Ангел времени" (2006). К слову, для этих этапных дышаленковских книг 2016 год - юбилейный.
Ясно, светло, чисто видеть и знать - талант большого сердца. Писателей с подобным восприятием мира сейчас все меньше и меньше. И когда они приходят и говорят, нам трудно поверить (после экспериментального эстетства модернизма, кошмаров постмодернизма, нынешней литературной моды на тотальную пустоту), что творчество - это занятие такое же простое, честное, природное, наивное, доброе и созидательное, как ткать половики или доить корову; что народность - это вовсе не массовость и не шумный коммерческий успех, а умение видеть и ведать то, что "вот этот самый народ скажет", тем более, когда открыты небеса. Ну а коль небо близко, то и земля тоже. Именно в соответствии с этой причудливо-ясной логикой и действует писатель Р.А. Дышаленкова и ее книги "Прощальное слово о знахаре" и "Ангел времени".
В книге "Ангел времени" звучит вопрошание: "Я не знаю, до какой истерики надо довести человека, чтобы… красоту назвать "пустыней мира сего"?..". Действительно, как можно было всех нас разочаровать, разорвать, разодрать, обездомить, если мы ее не замечаем, по привычке потребляем, не чувствуем? "Как же быть человеку? Куда ему деваться?" - спрашивает Р. Дышаленкова и, проповедуя милость и мир, отвечает, стараясь нас очаровать, связать, спаять, "угнездить". Ведь настоящий человек родовит, природен, родственен, народен, а беспамятный, безродный, бездомный и внеприродный он - "перескок".
По мысли Милорада Павича, в мировой литературе чередуются в основном два писательских типа: киновиты и идиоритмики. Первые пишут в духе братства, вторые - вопреки, так как одиночки. В частности, он упоминает Л. Толстого как пример "братского" художника, призванного писать во имя рода, народа, Отца, а Ф. Достоевского - как пример писателя-одиночки, писателя "вопреки". Ф. Искандер, словно вторя ему, утверждает, что Лев Толстой в каждом своем произведении создает дом, что все его творчество - добрый, разумный дом (домашность эпоса "Война и мир": дом - Россия). В Достоевском же он отметил принципиальную бездомность, "открытость всем ветрам в художестве" (Ф. Искандер). Дом - Пушкин, бездомье - Лермонтов… Дом - Н. Рубцов, бездомье - Бродский… Сегодня немалое число писателей относит себя именно к "одинокой" вертикали, культивирует бездомье, разрыв, разобщенность. Одиночки, разделенные друг с другом, с природой, родом - несплоченные, несильные мы - для писателя с врожденной потребностью в братстве, связи, мире суть несчастные "перескоки".
Римма Дышаленкова построила для нас сооружение из слов и истин - дом светлый, наполненный теплом и чувством, гостеприимный. Ее книги о тех, кто строит, спасает, помогает, милует красоту, а сказку и чудо превращает в жизнь. Ее дар - думать и говорить обо всем "только с удивлением", доверием и с предчувствием хорошего: "В дождях расцвели незабудки. / Забудь о небесном огне. / Наверное, что-нибудь будет. / Доверья озерной земле". Ее путь - от видимого к невидимому через разгадывание и молитву. В ее творчестве, словно в 84 Псалме, ищут Встречи Милость и Истина, Правда и Мир ("Милость и истина сретостася. Правда и мир облобызастася").
Книга "Прощальное слово о знахаре" стремится выйти за пределы литературы, прорвать все условности искусства и найти пути, лежащие не только за его пределами, но и за пределами действительности. В то же время идея ввести в искусство не образ реальности, а реальность как есть (разве не проявление доверия к ней?) решается с помощью жанров не столько "художественных", сколько непосредственно жизненных, "несочиненных" - очерков, дневников, мемуаров, воспроизводящих "то ли были, то ли сказки": неслучайные случаи, простые истории, жизненные притчи, сказки, легенды, предания, присловья и даже советы-приметы. Их незамысловатость преисполнена идеями Доброты, Чистоты, Надежды, Милости, Природы, Вечности… Итальянские сапоги, уральские пельмени, кованые гвозди, красные машины, - на первый взгляд, неорганизованные "крохотки" реальности, на самом деле - закономерные случайности-"вечности", потому что происходят не только "под крылом жизни", но и под крылом высших сил. Так приходит понимание слов Юрия Кузнецова, не раз в книге цитируемого, что "живое кольцо мы собой образуем". Мы, то есть "стадо человеческое", "единое тело - единый хлебный калач, одетый в рубашку жизни".
Кто понимает это, стоит на почве реальности, находится в ладу со всеми ее проявлениями и, как следствие, чуток к запредельной жизни. Он строитель и устроитель своего Дома, способный поэтому создавать и Град Небесный. А художник, смело погрузившийся в "непоэтический" мир провинциальных буден, связавший себя с простыми рабочими, крестьянами, стариками, мудрыми детьми и животными, обретает связь с "невидимым святым миром", в котором сокрыта тайна не только небесного, но и земного рая. В дышаленковском "Ангеле времени", которому в этом году исполнилось 10 лет, есть замечательное стихотворение "Вот теперь…" - настоящее видение, тонкий сон о рае: "Я вступаю в райский возраст. /Я живу в раю. /Я люблю легко и просто / Родину свою… / В небе льется и смеется / музыка реки. / Над рекой играют солнца, / будто мотыльки. / Очевидно, это души, / им легко в раю. / …Вот теперь мы будем слушать / Родину свою…".
В ее книгах поэзия-проза всегда одно. Возвышение прозы до поэзии и снижение поэзии до прозы - совместимые антитезы. Поэзия делается заметнее и значимее, отражаясь в зеркале прозы, а проза приобретает зашифрованность и многозначность поэтического языка. В результате низкое и высокое, нелепое и правильное, наивное и разумное настолько сближаются, что становятся кодом к раскрытию своих противоположностей (см., например, житейскую притчу "Ангел машины" или таинственное нравоучение "Православной кошки" в "Ангеле времени").
Рядом с идеей Высшего в книгах Р.Дышаленковой живут универсальные темы-идеи - Родина - Народ - Природа (дома человеческие). Темы эти раскрываются в противопоставлении. Народность противостоит антинародности, "человек истинный" - сверхприродному, то есть тому, кто живет против природы, народа, отцов своих, кто утратил "культуру связи", предпочел индивидуализм общинности, а родину - бездомности. Природным людям дано знание: землю знают, камень знают, звезду знают, воду знают. Знают молитвы отцов, "допотопный опыт человеческой жизни", имеют связь с "невидимым святым миром" и строят Дом свой по "космически-божеско-этической модели мироустройства".
Творчество Р. Дышаленковой не поддается какой-либо классификации, занесению в рамки не только литературного течения, но и рода, жанра. Ее "прозу-стихи" можно читать множеством способов, она предлагает читателю большое количество дорог для прочтения. Современная критика называет это нелинейным письмом, которое непросто трактовать с точки зрения сюжетно-композиционных особенностей. Да и ответить на вопрос, чего больше в дышаленковских произведениях - философии или литературы, молитвы или фольклора, тоже трудновато. Перед нами, конечно же, проза поэта. С предельно внимательным, но не взвешенным, а спонтанно честным отношением к каждому слову, детским любопытством к нему: "Случай. Волшебное слово это значит, что в небе слетелись два луча и соединились - случились в один луч… Слово намекает на невидимый мир лучей... Лучистые слова обладают творческой силой. Они могут сотворять мир, подражая творцу". "Слова-лучи", "родомыслы" Дышаленковой не поддаются чтению обычным способом - по горизонтали. Если не настроишься на вертикаль луча, ничего не поймешь. Ее тексты афористичны, преисполнены смыслов, даже короткие. Они мерцают, как драгоценные камни, и всегда таят в себе что-то еще там - на "внутренней стороне" чтения.
"Стоящая рядом… тайна земного и небесного рая" истолковывается писателем удивительно созвучно мыслям церковного деятеля, теолога, философа Василия Великого, который писал, что рай можно увидеть, подняв глаза к звездному небу, а солнце - это зримый лик Христа, который всегда перед нами. Дышаленкова, безусловно, мистик. Не ортодокс, не фундаменталист, а именно мистик. Тридесятое царство ее книг, то ли райское, то ли сказочное, то ли детское, не от мира сего. В нем преходящее соседствует с вечным, житийное с житейским, свет рождается из тьмы, а мистика из самоиронии.
Автор точно знает, что вокруг тайны, что все окружающее - шифр. Она расшифровывает тайное не столько литературой, сколько душой, и для того лишь, чтоб погрузиться в другую, еще более глубокую тайну, заслужить еще более удивительное прозрение. "В хорошей молитве нет слова "нет"". "Помилуй означало - поцелуй". "Хочешь услышать мысли Бога, подружись с пчелиным роем". "Рыба клюет на человека". "Три - это число ребенка"…
Писатель владеет тайнописью, знакописью, всевозможными цветовыми, цифровыми, сновидческими, языческими, христианскими, астральными, космическими кодами и метакодами. Владеет и создает. Основой для ее текстов служит миф во всех его проявлениях - от библейских легенд, народных сказаний, псалмов и писаний святых до урбанистических историй современного индустриального мира. Архетипическая манера писательства, постоянное погружение в мифологемы, в "таинственную народную культуру проживания", в поток мультикультурной информации, в онейроидные, грезоподобные состояния создают ощущение "неведомого путешествия в сказку", жизни в другом измерении, в "параллельном пространстве" полном загадок и "волшебных людей". Однако при всей, казалось бы, символистической перегруженности, ее язык всегда остается понятным, доступным, звуча прежде всего как устная речь, а рассказанные на этом языке (словно вслух) истории - ясными, человечными, как та "провинциальная "бесписьменная цивилизация"", со-хранителем которой всегда была Р. Дышаленкова.
О странствии Дышаленковой по ту сторону реальности говорит не только вполне очевидный ее интерес к условному, фантастическому, таинственному, чудесному, мистическому. Она типизирует нехарактерное; разрушает популярный линейный сюжет настойчивым целеполаганием, "заданностью" главной мысли; думает знаками, а не пресловутыми "формами жизни"; настойчиво утверждает, а не отрицает, дарит миру "да", ведь "страшна и отвратительна сила слова "нет"", ощущает его как Сущность, а не совокупность сущностей, следовательно, обладает религиозным типом мышления. Именно им обусловлен ее писательский акт - контакт с чем-то более значительным, чем текст и художественные образы. Ее "духовный реализм" - служение Высшему, выполнение "Задания" (о. Георгий Чистяков). Вот откуда эти "видения о рае", ангельская этика и по-этика и ясно ощущаемый мажорный - хэппиэндовый - призвук в каждой из ее молитв, притч, легенд, сказок, побасенок и просто невероятных историй, в которые хочется верить.
