ЭТА ВСТРЕЧА произошла в Москве, на VIII съезде журналистов. На вопросы корреспондента отвечает президент Фонда защиты гласности Алексей Симонов.
– Алексей Кириллович, вы утверждаете, что свободы слова и гласности у нас по-прежнему нет?
– «Нехай с ним – пускай гласность у нас будет». Вторая половина свободы слова – в возможности быть услышанным. В том, чтобы отвечать на вопросы, принимать по их поводу решения, приводить ситуацию в соответствие с законодательными нормами… Вот с этим проблемы.
– Давайте определим, какой минимальный набор инструментов должен иметь журналист?
– Думаю, два главных навыка, которые должен иметь журналист, очень просты. Первый: журналист должен четко знать, где факты, а где мнения. Это условие дается только практикой и притом хорошей.
Второй: журналистике нельзя представлять одну точку зрения. Ее могут представить только люди одной единственной специальности – так называемые колумнисты, ведущие собственную колонку в печатных СМИ. Для этого они там и находятся. Все остальные обязаны представить и точку зрения противоположной стороны. Лучше, если точек зрения будет больше. Но две – тот минимум, без которого вообще нет журналистики.
Но есть третий: ошибаться можно, врать нельзя. Это правила, без которых нельзя писать хорошо. Потому что научить писать нельзя, можно только научиться.
– Что ждет журналистику в связи с нынешним политическим положением?
– Пока будут задавать вопросы: что ждет журналистику в связи с политическим положением сегодняшним или завтрашнего дня? – до тех пор ее не ждет ничего хорошего. Как только журналистика отделится от каждодневной политической составляющей, то есть не будет напрямую от нее зависеть, начнется возрождение журналистики. Она может быть другой по форме: допустим, совсем исчезнут печатные СМИ и все будет в Интернете… Но я твердо знаю: чтобы жила страна родная, крайне необходима нормальная журналистика.
– Можно сказать, что журналистики больше в регионах, на периферии, чем в столице?
– Так сказать нельзя. Ни в одной области нет такого издания, как «Новая газета». Есть только «Новая газета в регионе», но она, как правило, хуже оригинала, хотя пользуется теми же материалами. «Новая газета» готова умереть за позицию. Она не всегда права, но она всегда знает, чего хочет. Только в этой газете могли относительно свободно работать Анна Политковская, Юра Щекочихин, полковник Слава Измайлов. Только в этой газете, как грибы, растут хорошие журналисты. Это газета, которая своих не сдает и не бросает. Есть другие газеты, может быть, без такого высокого качества журналистики, на более стандартном уровне, но они есть. «Новые известия», например.
Есть журналы. «Новое время» – это просто личное противостояние. Он покруче «Новой», но мне кажется, что там есть оголтелость, присущая делающей политику этого журнала Жене Альбац. В ней слишком много российского темперамента и американских представлений о том, какой должна быть журналистика. Сейчас каждый номер «без изюма» не бывает.
Есть другой способ, которым пользуются довольно многие редактора в Москве. Они, при отчетливой желтизне или пожелтении своих основных страниц, сохраняют на них имена и постоянные рубрики 5–6 своих лучших журналистов. Такое есть и в «Московском комсомольце», где еженедельно пишут Юля Калинина и Саша Минкин. Так делают иногда «Известия».
Прожженно желтая «Комсомолка» дает полосу под материалы Инны Руденко. А Инна может писать только в стиле и духе старой «Комсомолки» – это совсем другой дух, другая газета, другой принцип. И редакция из уважения к людям старшего и среднего поколения печатает ее материалы. Читатели ради них покупают газету, тем самым, помимо всего прочего, поддерживая в журналистике какие-то иллюзии о возможности выжить. Но в Москве бродят такие деньги, что надо быть очень мужественным человеком, чтобы не поддаться, проще говоря, не продаться.
– В журналистике масса людей, выросших в советской стране, когда родители четко объясняли, «что такое хорошо и что такое плохо». Сейчас подросли и пришли в профессию детки, которые не задавали таких вопросов, а родителям было недосуг что-то растолковывать. Значит, есть масса людей, не сформировавшихся в какой-то нравственной среде. На ваш взгляд, это не грозит резким снижением уровня нравственно допустимых приемов в журналистике?
– Лет пять назад в России работала бывшая наша соотечественница, давно вышедшая замуж и уехавшая в Финляндию, исследовательница. Она как раз проводила исследования на эту тему в Санкт-Петербурге и пришла к выводу, что существует два разных поколения журналистов. Журналисты, выросшие при советской власти, и журналисты, пришедшие в журналистику, когда она стала относительно свободной. Она не разделяет опасений, что второе поколение пришло без нравственных ценностей. Причем у нее это подтверждается цифрами.
Это легенда – советская журналистика. Она действенной была с разрешения начальства. Или была писательством, а не журналистикой. Журналистика Анатолия Аграновского, замечательного писателя, таковой не является, он часть русского писательского мира. Количество людей, понимающих, что они делают и во имя чего, не меняется во времени. Оно как было небольшим, так и сейчас небольшое. Это нормально.
– Получается, наша профессия может развиваться не во все времена?
– Наша профессия может развиваться в любые времена, которые имеют одной из своих главных черт главенство закона. Если нет – журналистика развиваться не может. А в новейшей истории России, то на стыке эпох, то в начале перестройки, главенства закона не было. Но журналистика тогда, на сломе, шагнула вперед достаточно мощно. Это был прорыв. Но это все не закрепилось, потому что не было главенства закона. Россия по-прежнему страна персоналий, а не процедур. У нас никто не верит в процедуры. В нашей стране самые выдающиеся умы, демократы до мозга костей, архитекторы перестройки были настолько наивны, что верили только в собственную личность, а не в процедуры.
– Значит, сегодня нет и журналистики?
– Она есть. Есть несколько приличных конкурсов, которые свидетельствуют о том, что в большинстве своем одни и те же – 500–600 журналистов на страну – занимаются расследованием, внимательно относятся к последствиям своих публикаций, ведут тему. Они считают, что журналистика должна помогать людям, имеют «прочие опасные заблуждения»... но они есть! Я возглавляю конкурсное жюри, победителям которого вручают премию Сахарова, и могу сказать, что 60–70 хороших работ в год поступает. Мы выпустили три сборника работ победителей «Журналистика как поступок». Это отличная журналистика и действительно поступок.
В 2007 году победителем стал Евгений Шолох, журналист из Владивостока, который писал об офицерском мордобое в дивизии морской пехоты. Ему и сыну угрожали, он искал, где опубликовать материал, – это четыре статьи на одну и ту же тему, развивающие, углубляющие познания того ужаса, который происходит. С большим трудом статьи были опубликованы, их прочитали там, где положено, они так правдивы и страшны, что были приняты решения. Состоялся судебный процесс, некоторые из этих мордоворотов сидят.
Два года тому назад победителем стал Миша Афанасьев. Истеричный оголтелый русский, живущий в Хакасии, обожающий хакасов и трепетно, наивно, но бескомпромиссно защищающий хакасскую землю от всяких посягательств охотников и строителей. Материалы его не всегда точны, но он так страстно, так жарко, так искренне отстаивает права коренного населения, что к этому невозможно отнестись иначе. Он до сих пор пашет на нашей ниве.
В Камышине есть Тамара Проскурякова, которая участвует во всех конкурсах и почти во всех побеждает. Эта маленькая женщина отбивает участки у захватчиков земли. Ее считают главным защитником крестьян в Волгоградской области. Она иногда пишет и о другом, но главная ее тема – незаконный захват земли.
Так что есть журналистика. Но есть большое количество журналистов способных, но траченных молью. Я имею в виду так или иначе уже оступавшихся. Но, с другой стороны, хорошо себе представляю, что в этой профессии быть чистоплюем довольно трудно – все равно ты вовлечен в игру своего героя, нельзя все время удержаться над схваткой, такого почти не бывает.
– Алексей Кириллович, фонду защиты гласности семнадцать лет. Со своей командой вы ездите по регионам, сеете «разумное, доброе, вечное». Где-то проросло?
– Не всходит… Но сегодня в самом далеком уголке России знают: если что-то случилось, то надежда на Фонд защиты гласности. Даже в самой забубенной, загубленной журналистике остается надежда, и она связана с фондом. Фонд снял заклятье одиночества с очень многих журналистов. Важно, чтобы где-то был флагшток, на котором бы висел флаг свободы прессы. Может быть, мы перестали быть островом, к которому подплывают в бурю. Но фонд остался флагштоком с тем же флагом на нем.
