В 1970 ГОДЫ я работал инженером-исследователем в центральной теплотехнической лаборатории.
Наши исследования проводились, в основном, в мартеновских цехах. Любой эксперимент на мартеновских печах проводили только после визирования плана работы и схемы эксперимента главным сталеплавильщиком Иваном Харитоновичем Ромазаном. Его боялись все – не только из-за крутого и вспыльчивого характера, но и потому, что он очень хорошо знал производство и сразу мог предположить, чего ожидать от новшества. Его невозможно было «заговорить» – он сразу ухватывал суть предмета.
Защищать планы исследовательских работ лаборатории считалось тяжелым испытанием – Ромазан редко пропускал «работу ради работы», не признавал дела «для галочки» и те, которые считал вредными для производства. У него была авантюрная жилка (в хорошем смысле слова), и он с соглашался даже на рискованные эксперименты.
Наша лаборатория новых конструкций была частым ходоком к нему. Мы читали всю имеющуюся новую и хорошо забытую старую техническую информацию, после обсуждений адаптировали ее к условиям комбината, разрабатывали схемы экспериментов и устройств и потом уже шли к Ромазану. Он принимал и выслушивал всегда. Иногда аргументированно отвергал предлагаемые эксперименты, иногда отвергал, опираясь на интуицию, иногда соглашался. Но после – лично контролировал выполнение. Память у него была удивительная. Казалось, как можно упомнить какие-то мелочи и варианты, которые мы сами-то забывали, а он нас вдруг спрашивал во время очередной встречи о деталях работ полуторагодовалой давности. Звал нас по именам, что было признаком благосклонности. Он любил все новое, а мы постоянно «подтаскивали» ему что-нибудь из литературы или по результатам своих «мозговых штурмов». И если Ромазан чем-то заинтересовался, то будьте уверены: будет ежедневно принимать вас с докладами.
Иван Харитонович часто употреблял в речи штампы: отделять мух от котлет или риторический вопрос о возможности сидеть на еже. «Анатолий, опять «бомбу» принес?» – это обращение к нам, «производственной науке». Начинаешь объяснять элементы новизны и преимущества «железяки». «А ведь это может бабахнуть, – иногда говорил он после секундного раздумья. – Я бы вот здесь немного не так сделал». И он твоим же карандашом исправлял. А один раз, помолчав, спросил:
– А кто отвечать будет перед директором?
– Я буду, – бойко говорю.
С Дмитрием Прохоровичем Галкиным, тогдашним директором комбината, я был знаком, несколько раз докладывал ему о результатах своих работ, когда он приглашал нашу лабораторию отчитываться по новой технике. Нам он благоволил: «Ладно, подписываю я твою «бомбу», а ответим вместе». Конкретный эксперимент мог занимать два месяца подготовки, включая изготовление оборудования по разработанным нашей же лабораторией чертежам, мог длиться от нескольких дней до месяцев, закончиться удачно с последующим внедрением в цехах либо неудачно. Иван Харитонович всегда требовал очень подробного отчета. Идешь к нему, ожидая сильнейшей трепки, но он внимательно выслушивает, дает комментарии со своей характерной лексикой, а потом иногда даже хвалит за настойчивость и упрямство.
Ромазана мы боялись и очень уважали. Между собой мы его звали «И. Х.» – аббревиатура его имени и отчества.
«И. Х.» имел одну черту, не присущую другим администраторам такого ранга: он не боялся запачкаться производственной грязью. Увидит тебя в мартеновском цехе: «Так, Анатолий, чем занимаешься? Докладывай». «Да вот по плану горелку новую испытываем». «Покажи факел». Сталевар поднимает крышки завалочных окон. «И. Х.» вынимает синие сталеварские очки из кармана и подходит ближе к печи. Его силуэт на фоне открытых окон размывается. «Иди сюда, – он машет рукой. – Смотри, факел не касается ванны во втором окне. Какой угол установки горелки?» Отвечаешь, стараясь укрыться от жара за фигурой «И. Х.». «Наверно, повело при разогреве печи. Проверь и зайди ко мне в 17.30»…
