Когда в разговоре о нем переспрашивают: "Какой Митрофаныч? - отвечают: "Тот самый. Он такой на комбинате один". Пока работал - его за глаза называли партизаном, в личном деле - под сотню выговоров. А сам Александр Зиновьев не отрекается ни от одного своего поступка, даже когда действовал невыгодно для себя. Такой он упертый. Да и производственные отношения никак не сведешь к безразличному исполнению инструкций.
Он всегда был упрямым. В отрочестве объявил матери - вдове-солдатке: "Знаю, тебе с нами трудно. Но учиться буду". Понимал, что отъездом в Фершампенуаз, где была десятилетка, оголяет тылы - на матери с сестрами крестьянское хозяйство, и на каникулах накашивал травы для домашней животинки. С одиннадцати лет нанимался совхозным косильщиком, объезжал и обучал лошадей, чтобы заработать. До сих пор помнит свою первую лошадку - трижды скидывала, прежде чем покорилась. И другую помнит, за которую ответственность на людях, и на нем тоже: кони дернулись, и лошади косилкой отрезало ногу. Ее почти сразу пустили под нож, а пока все решалось она, уже обреченная, стояла на трех ногах и жевала траву. Всю жизнь перед глазами.
В школе он был старостой общежития: под сорок учеников в трех комнатах. Все были уверены: быть ему на селе большим человеком. "Фершанская" школа на слуху - зиновьевский выпуск не пропускает ни одной юбилейной встречи, так что Александр Митрофанович знает: одноклассники вышли кто в первые секретари райкома, кто в главврачи, кто в главные агрономы. А он тогда уперся: стану металлургом - профессия гремела.
Когда учился в Магнитогорском индустриальном техникуме, единственный из однокашников получал зарплату - работал сварщиком, потом вальцовщиком. После дипломирования попал на Ашинский металлургический завод - и сразу на "чертов понедельник". Позже рассказывал об этой практике в Магнитке - даже на домне, где знали, почем фунт лиха, не верили. "Чертов день" - каждый понедельник останавливают печь, через пять часов из нее, еще не остывшей от тысячи двухсот градусов, выгребают нагар из пода, через восемь - с кладки, а свод еще красный…
Выходит Зиновьев в свою первую смену, здоровается с бригадой, а они, кержаки, молчат. Так же молча поднимаются и приступают к работе: вырубают нарост шлака в подине. Рубят его на чушки этак двести на двести, чтобы можно было снаружи поддеть и вытащить лебедкой. Они падают у ног раскаленные. Зиновьев работает с бригадой час, другой. Он хоть и спортсмен, боксер, а в глазах уже темнеет. Но краем глаза видит, что в бригаде что-то не то: мужики меняются, а он без смены. Наконец один не выдерживает, бросает рукавицы: "Твою мать, мы тут все из-за тебя подохнем". Оказалось, его испытывали. Продержался он два с половиной часа - вот тогда его приняли. "Ты себя побереги - с таким-то характером, - посоветовали. - Мы на этой адской работе каждые полчаса отдыхаем".
Позже Александр Зиновьев стал главным вырубщиком. Раз было: попалась глыба - не могут разбить ломиками, надо изнутри поддеть. А еще только часа четыре, как печь остановили. Полез Зиновьев внутрь, поначалу казалось - упадет там замертво, но как-то продышался, стал бить кувалдой, расколол, выкинул обломки, вылез - а одежда уже горит. Работал так девять месяцев, за бригадира был, да попала, как говорится, вожжа под хвост. В такой вот "чертов понедельник" только отползли бригадой от печи чуть живые - идет мастер. Зиновьев возьми да и предскажи: "Щас подойдет: "Чего сидите, не работаете?" Так и вышло. Все в хохот. Мастер - жаловаться: решил, что парень в его адрес что-то нелестное сказал. Вызвали Зиновьева на ковер. Он: "Не пугайте, увольняюсь". Из-за такой малости? Убеждали одуматься: прочили мастером печей. Но он уже все решил: чувствовал нехватку образования, хотел поступить в горный.
Сначала отслужил, а после сделал попытку - тогда только еще вводили льготы для отслуживших при поступлении в вуз. Но опоздал к экзаменационному марафону своего потока, а ждать не мог - жить в чужом городе было не на что. Как ни убеждал позволить ему сдавать экзамены с другими группами - комиссия ни в какую. Дошел до декана. Тот: "Уже час, как очередной экзамен идет". - "Мне хватит времени". - "Да кто тебе разрешит?!" - "Вы". И правда, разрешил такому напористому. Выдали чернильницу, нашли перо, написал сочинение сразу начисто. И каждый день сдавал по экзамену. Запомнился старый физик Корж, у него советовали не сдавать, попасть к другому экзаменатору - въедливый. А Зиновьев задачу решил тремя вариантами. Но на вопрос: "В чем плаваешь?" сам перечислил темы. Получил вместо пятерки четверку, зато честную, свою.
А работать - само собой, на комбинат. В четвертом листопрокате начальник стана Сергей Леонтьев сам распределял новичков: подымешь двухпудовую гирю - тебе в сварщики-нагревальщики, не осилишь - в вальцовщики. Зиновьев после своих "чертовых понедельников" все десять раз отжал. И еще тринадцать лет "выжимал вес" для цеха: сначала в нагревальщиках, потом в мастерах печей. Мастеров печей по всему комбинату вместе с ним только трое было, и только он с высшим образованием. Работа адова: огромная ответственность за плавку. Через пять лет он сам на себя написал распоряжение о переводе в вальцовщики. Отпустили с боем, и только при условии, что при авариях и отпусках мастеров будет их замещать. Он - тоже со своими требованиями: в качестве вальцовщика позволить освоить все участки - черновые и чистовые группы клетей, моталки и агрегаты резки. Рассчитывал на дальнейший рост - уйти в начальники смены. Договаривались на год, а привязали его к клети на два. Производство - кипучий котел, где варятся опыт и рабочие задачи, карьерные амбиции и потребность в специалистах.
Из вальцовщиков Александр Митрофанович все же стал начальником смены. Отработал в двух бригадах, вывел их поочередно в соревновании на первое место и - сменил службу. Катализатором ухода стала советская распределительная система, где причастность к недоступному для большинства уже была наградой, а право распоряжаться этим давало неограниченную власть. Шесть раз командировали работать за границу, и шесть раз начальник цеха не отпускал. Что ж, может так нужен на месте. И Зиновьев примирялся. Но когда талон на автомобиль отдали проработавшему шесть лет, обойдя Зиновьева с его тринадцатью огневыми и знанием всех цеховых агрегатов - вскипел. Сегодня эти мотивы, может, и непонятны, а в советскую пору на машину, как на квартиру, всю жизнь работали, подолгу ее ждали и всю жизнь одной пользовались.
Одной из последних вешек в трудовой комбинатской биографии Александра Митрофановича стал цех благоустройства. На дворе - разгар перестройки, а цех под руководством Зиновьева расширяет парк техники с полутора десятка единиц до сотни. До середины девяностых удавалось поднимать рабочим зарплату, за семь лет треть работников получила жилье. Как всем руководителям в ту пору, не раз случалось Александру Митрофановичу выступать посредником бартера: комбинат Челябинскому заводу дорожно-строительных машин имени Колющенко поставляет металл - навстречу идет техника для цеха благоустройства.
В шестьдесят Александр Зиновьев фирму открыл - "Благоустроитель". Не всякий молодой рискнет. Приобрел незавидный дачный участок на Банном - болотистый. Знакомые с сомнением качали головами, а он осушил и обустроил - не скажешь, что на месте дома, сада и дорожек была топь. Да и теперь на месте не сидит: плотничает, вырезает из коряг, обустраивает пространство. Но сейчас у Александра Митрофановича задачи поважнее. Найти бы место гибели и захоронения отца - защитника Ленинграда, павшего на Синявинских высотах. И еще задача: стать центром притяжения большой семьи. Для чего всю жизнь упорствовать, если не для того, чтобы что-то в ней изменить к лучшему?
