Что касается забывчивости, то с этим делом у нас всё в порядке. Кто сейчас помнит о ЮПи? Таково данное друзьями кодовое наименование Юрия Григорьевича Петрова.
Смеялся он безобразно: фальцетом в сочетании со скрипом по стеклу. И означало это очередную пакость. Иногда лично вам.
Под его фальцетанье прозвучало первое в моей жизни репортёрское задание: явиться на новоселье к бригадиру отделочников Ивану Тучину и выдать репортаж поутру.
Сопутствовал мне святой души человек дядя Миша Фарафонтов, бывший монтажник-высотник, увлечённый фотоделом и в этом качестве привлечённый на нештатную должность фотолетописца газеты «Магнитострой». Быстро приняв обязательный новосельный стопарь, быстро сделав групповые и персональные снимки, дядя Миша хлопнул меня по плечу и испарился.
А жара стояла за 30 градусов, по будущую левую сторону улицы газеты «Правда» плавилась степь. А на столе паром исходили пельмени и вокруг сидели девчата и угощали водкой: новоселье. Шёл мне 24-й год, и был я шибко сильно ответственный: брал фактуру на репортаж. Прониклись?
…Как я очутился в доме Михаила Василенко – я ухаживал за его дочерью, – не помню. Но на рассвете я пил воду и отписывал досыл в очередной номер. Фальцетно хихикая, Петров выкинул две фразы о «девчачьем застолье» и заслал материал в набор. Тогда, летом 1962 года, он замещал редактора, будучи на каникулах после окончания второго курса Литинститута.
Спустя восемь лет я узнал, что наступил на те же грабли, что и наш мудрейший и порядочнейший редактор Григорий Маркович и сам ЮПи. Непьющему Григорию Марковичу знаменитый украинский металлург Макар Мазай – его впоследствии замучили гестаповцы – дал интервью только после выпитого начинающим газетчиком стакана водки. А ЮПи знакомился с Героем Социалистического Труда, экскаваторщиком Зиновием Шалимовым во время застолья, когда друзья и родня поздравляли его с высокой наградой. Получается, что случай со мной в некотором роде оказался продолжением традиций.
Так началась моя дружба с Юрием Петровым и Иваном Тучиным. С Иваном Ивановичем мы встречались мимоходно и радостно, а Юрий Григорьевич прочно вошёл в мою жизнь.
В 1962-м, когда он давал мне газетное задание, был он персоной выдающейся. Во-первых, на то время он был единственным в городе студентом легендарного Литинститута, где мастерству учили писателей и поэтов. Во-вторых, автором очерковой книжки о герое-магнитостроевце Зиновии Шалимове. В-третьих, в Челябинском издательстве планом уже был предусмотрен выпуск его стихотворного сборника «Трудная профессия». Короче, мерзко хихикала живая легенда.
Что двигало его пером? Что волновало? В своём стихотворном сборнике он высказался не только о своём понимании чести, воспел не только озеро Банное, но и людей трудной профессии – строителей. Их первопроходность и комсомольский энтузиазм во многом определили стержневую тему его поэзии и трудовую стезю после Литинститута.
Жил он просто и незатейливо. Полагаю, мог бы он зацепиться за московскую прописку: ведь последние полгода перед защитой диплома он, штатный редактор «Роман-газеты», редактировал и «Сибирские повести» В. Чивилихина, и роман «Замок Фрюдэнхольм» Г. Шерфига, все годы учёбы сотрудничал в журналах «Москва», «Октябрь», в отделе литературы и искусства авторитетной «Советской России»… Но он – казачьим родом из Верхнеуральска, выпускник школы № 9 в Магнитке, слесарь метизно-металлургического завода, литсотрудник и ответственный секретарь газеты «Магнитострой»… И получилось по пословице: «Где родился, там и пригодился». Да ещё песня есть: «Зовёт гора Магнитная, душой магнитогорский я…». Короче, после защиты диплома на исходе лета назначили его старшим редактором молодёжной редакции нашей студии телевидения, а в начале весны следующего 1966-го стал он сотрудником редакции «История Магнитки», созданной по решению горкома партии.
Други ценили его душевное тепло, иначе не откликались бы на его голос.
Николаю Павловичу Воронову – нашему литературному патриарху – он при мне звонил и жаловался: «Коля, скучно, не пишется». Ручьёв у него именовался Борисом при разнице в возрасте 24 года…
Не получится у меня хронологически и композиционно выдержанное повествование: что-то засело в памяти и душе, что-то ушло в мимоходье. Да и кому интересна помесячная биография? Пусть будут эпизоды о неординарном человеке, оставившем след в летописи Магнитки.
Кстати о летописи. Именно Юрий Григорьевич Петров в числе первых написал её, и вышла она не где-нибудь, а в Политиздате – наиглавнейшем издательстве СССР. Изложу предысторию опубликования его историко-документальной книги «Магнитка».
Появилась она в результате партизанщины ЮПи. По идее он должен был благостно и чинопочитаемо выполнять в поте лица своего указания редактора-составителя Михаила Ефимовича Чурилина. Возглавив редакцию «История Магнитки», он просто обязан был следовать курсом руководящей и направляющей партии. Поэтому имелась редколлегия, в составе которой были директор комбината, управляющий трестом «Магнитострой» и другие известные люди. Авторами глав исторического очерка, уничижительно названного «кратким», а на деле полновесного и, на мой взгляд, по сей день никем не превзойдённого, были сплошь кандидаты исторических наук. Фактурой они владели замечательно, но ведь требовалось изложить её единым стилем, литературным языком, избежать пафоса, а это куда как непросто, когда ворошишь поистине величавое прошлое Магнитогорска и повествуешь о его людях.
Незабвенный Михаил Ефимович Чурилин отлично подходил для роли редактора такого издания. Он один из тех, кто после кончины моего отца напутствовал меня на проклятую и любимую газетную стезю. Проклятие состояло в следующем: «Это не то, что твоя прежняя работа на комбинате: смену сдал – смену принял. Запомни: теперь твоя работа начинается, когда ты проснулся, и кончается, когда ты уснул». Он знал, что говорил, многолетний заведующий промышленным отделом «Магнитогорского рабочего». Поначалу его назидание показалось мне странным, но оно быстро вошло в меня и осталось ярмом на всю жизнь. До сих пор, садясь рукописничать перед чистым листом бумаги, я волнуюсь, как перед экзаменом: сумею ли доходчиво изложить нужное и что скажут вышестоящие партайгеноссе?
Короче, коммунист Петров обрёл под крылом Чурилина чистейшей воды синекуру. На мой взгляд, он стал бездельником. Свою ошибку я понял спустя четыре года. Любой нормальный субъект на его месте вёл бы себя прилежно. Но для ЮПи соблюдение чинопочитаемых партийных условностей и рамок внешнего приличия было невтерпёж. Так, наверное, чувствовала бы себя живая лисица в магазине мехов. Летом 1967-го из райских кущ его изгнали. Вроде бы он поспорил, что выпьет стакан водки и будет творить, как ни в чём не бывало. Но его контора находилась в здании горкома, а там не то что на внешний вид – на запах реагировали. Его бывшую должность занял блистательный Владилен Иванович Машковцев – собрат ЮПи по поэтическому цеху и ярый его оппонент по образу жизни. А ЮПи исчез.
В начале августа я получил его письмо. На мой взгляд – это великолепная самохарактеристика.
Цитирую:
«Привет, тебе, старик, с земли Есенина, Евпатия Коловрата, И. П. Павлова, Циолковского и … Ю. Петрова!
Обживаю я её, эту землю, понемногу, осваиваю уже – даже на полтораста километров от самого города. Завтра вечером опять вот еду на село – в командировку от «Рязанского комсомольца» на субботу и воскресенье за очерком об уборке урожая. И молодёжная и областная газета с большой охотой дают возможность нашему брату делать такие вояжи. Да плюс ещё радио рязанское, то самое, которое отвечало доярке Ивановой на вопрос об экзистенциализации: «Не вые…тесь, тов. Иванова!» И им это выгодно, и нам денежно, а мне ещё и интересно.
Свою редакторскую деятельность я начал с… переименования газеты. Будет она теперь у меня называться «Рязанский химик», а то больно уж у неё неуклюжая до этого фамилия была – «Искусственное волокно». С заводом знакомлюсь, и хоть я в школе не любил химию, а тут придётся вникать, но я особенно себя утруждать технологией не намерен – больше на людей буду упор делать.
Ну, а как ты, коллега, трудишься? Что нового на земле железорудной и дымной магнитогорской? Какие «шлюхи» и суждения имеются на счёт моего уезда? Сообщи, мне зело интересно. Понимаешь, Володька, здесь меня как-то и пить водку не тянет совсем. Вечерами часто дома собираемся, базарим, пьём крутые чаи с вареньем, днём работа и т. д. Я даже курить бросаю. Так что к будущему лету я, видимо, раздобрею, растолстею, остепенюсь».
Однако не пошло у него дело с рязанской химией, и он вернулся домой. Место работы – Магнитострой, штаб Всесоюзной ударной комсомольской стройки стана «2500» холодной прокатки. Следом шли цех покрытий, углеродистой ленты, пятая кислородная станция, станция техобслуживания… С объектов он возвращался в редакцию с ворохом новостей и анекдотов и отписывался. Его материалы обычно незамедлительно следовали в очередной номер. А ещё мы публиковали отрывки из его свежеиспекаемой поэмы о комсомоле «Зажги свою звезду».
Амбициозному молодому редактору в моём лице было комфортно в обществе ЮПи и наших ребят, работалось всласть и в охотку. Каюсь, грешен: нельзя было забывать, что рядом взрывоопасный автор будущей историко-документальной книги «Магнитка».
Откровенно открытый «настежь всем ветрам» Юрий Григорьевич – чисто казачьего происхождения – о своих делах не сообщал никому, ничего и никак. Но публицистическую вещь о Магнитке он ведь писал. И искал возможности, да не где-нибудь, а в самом верховно-столичном Политиздате выпустить её! До нас об этом не доносилось ни звука. Лично я почувствовал приближение «неприятностей» от завотделом пропаганды и агитации горкома партии, ветерана войны Александра Михеева.
– Мы архив и историков Магнитки прибирали. Один тут листок… Это не твой ли Петров пакостит?
Работа токарем на комбинате научила меня чисто еврейской манере отвечать вопросом на вопрос.
– А в чём дело?
– Да стишок тут… без подписи. В бумагах.
Это было четверостишие на первого секретаря горкома партии Владимира Васильевича Колоска – порядочного и дальновидного руководителя городской партийной организации. Цитирую:
Петрова Юру жжёт тоска:
Петров не любит Колоска.
«Ты от тюрьмы
на волосок», –
Сказал Петрову Колосок.
– А вы сделайте вид, что этого нет, – посоветовал я. – Но Петров, вы же его знаете, не самоубийца, да и гадить исподтишка не будет.
Шутки шутить над заметными руководителями в ту пору возбранялось – последствия могли быть нешуточными.
Следуя собственному совету, я помалкивал и Юрия не беспокоил. Надеялся – рассосётся. Звонок добрейшего Михеева я воспринял как своеобразное предупреждение.
Ни за что не догадаетесь о финале этой истории. Каюсь: недоучёл всеядность Юрия. Он мог взять материал из сточной канавы и выдать его на обозрение, с ним делились слухами и сплетнями, знали – не продаст.
Получив в августе 1971 года сигнальные экземпляры своей стостраничной с небольшим книги, он кинулся к своему преемнику по написанию истории Владилену Машковцеву.
– Ты писал? – обратился он к коллеге по поэтическому цеху, процитировав четверостишие «от тюрьмы на волосок».
Честнейший Владилен Иванович не отрицал:
– Я. А что надо сделать?
Надо было получить одну книжку с авторской дарственной надписью ЮПи, а на второй воспроизвести злополучное четверостишие, заверить подписью, что Владилен и совершил. На соседней странице ЮПи написал:
Был от тюрьмы на волосок,
Но спас Петрова Колосок.
Теперь его не жжёт тоска,
Он очень любит Колоска.
С уважением от автора…
И прилюдно – был августовский слёт учителей – вручил секретарю ГК своё творение.
Рассказывая о произошедшем, он фальцетно хихикал, я умирал от хохота.
Это был редкий праздник, остальное – работа. Оглядываясь в прошлое, вижу: работы было много.
Книга «Магнитка» под редакцией М. Чурилина и В. Машковцева поступила в город в октябре 1971 года. Оба издания «Магнитки» ныне редкость. Одна – с дарственной надписью ЮПи моей маме, я от него такой чести не удостоился. Вторая – не поверите! – обнаружена мною в развалах партийного архива, когда «руководящая и направляющая» избавлялась от документов после ухода из власти. Не пойму: книга об истории города чем виновата, что попала на свалку? Очищение от великого прошлого, что ли?
Владимир Каганис,
член Союза журналистов России
с 1966 года
