НА ДНЯХ ПОЗВОНИЛ старый приятель из Германии. Так получилось, что из Казахстана мы уезжали тринадцать лет назад почти одновременно: я – в Магнитку, он – на историческую родину.
Пенсии и зарплаты у немцев, даже тех, которые прибыли в Германию из стран бывшего Союза ССР, не чета нашим, поэтому Виктор всегда разговаривает по телефону подолгу и с подробностями. Не как мы, с оглядкой на где-то стоящий и быстро наматывающий рублики счетчик. Остался верен он своему правилу и на этот раз – говорил чуть меньше получаса.
– На днях ездил в Берлин всей семьей и по пути оказался Бернау. Вспомнил, что ты там служил солдатом, и зашел в бывший военный городок, – неожиданно сообщил он. – Ты же сам просил узнать, что на его территории после вывода советских войск из Германии располагается. Сейчас там крупный автосалон, а в ваших казармах – мастерская по ремонту японских «тойот». А пруд с голубыми елями возле штаба полка так и остался. Правда, двумя фонтанами его украсили, а берега в мраморные плитки «одели». Ты не представляешь: на цокольном этаже одного здания увидел солдатский автограф: хоть и закрашивали его, очевидно, не раз, а слова «дембель неизбежен» все равно проступают. Не ты, случайно, писал? – съязвил по-доброму приятель.
Нет, не я. Хотя, «дембель», или увольнение в запас, встречу с Родиной, родными и друзьями ждал, как и все, бывало – до боли в сердце. Особенно, когда до отправления армейского эшелона в Союз оставались полгода, месяц, неделя… Тогда мечтал побыстрее вырваться оттуда, напрочь забыть всякие построения, караулы, учения, кроссы с полной выкладкой, ответы отцам-командирам: «Слушаюсь» и «Так точно».
После телефонного разговора с Виктором захотелось вновь оказаться в родном артиллерийском полку, пройтись по брусчатке, почти такой же, какая была у нас на левом берегу, посидеть в солдатской курилке под размашистой липой с однополчанами. И, конечно же, навестить пруд, с которым связано много приятных воспоминаний. Жива ли, интересно, третья слева от входа в штаб ель, на которой дольше других держались шишки? Не оказались ли под мрамором ступеньки с отпечатками наших мозолистых ладоней, оставленными мной и другом из Перми, когда мы заливали их цементным раствором? Но главное: не переловили ли всех карасей новые хозяева военного городка?
Не знаю, для кого как, а для любителей рыбалки пруд был своеобразным «кусочком» гражданской жизни, местом, где между сослуживцами всех званий и рангов процветали неуставные взаимоотношения. Только не подумайте, что речь о «дедовщине», о тех зэковских законах, в которых погрязла армия в нынешнее время: с унижением человеческого достоинства, физическими издевательствами. Они скорее напоминали безобидные розыгрыши старших над младшими, юморные словесные перепалки. Никому и в голову не приходило унизить слабого, пустить в ход кулаки. Что ни говорите, а тогда добрее люди были. И в армии тоже.
Как рассказывали нам офицеры, появился этот пруд в 1937 году в комплексе строений из красного кирпича. Вместе с голубыми елями он являлся смягчающим элементом сурового архитектурного облика военного городка, построенного по приказу гитлеровского командования. Это была мощная по тем временам база для подготовки солдат вермахта. Приезжающие по замене наши командиры из каких-нибудь астраханских и туркменских богом забытых углов удивлялись просторным казармам, оружейным комнатам, складам, учебным классам, клубу с балконом, узлу связи, от которого под землей уходил в Берлин покрытый в свинцовую оболочку кабель. Все было продумано до мелочей. Взять хотя бы солдатский туалет на полторы тысячи служивых. Для нас было в диковинку, что немцы спрятали его за тремя рядами лип и сосен. Оказалось, это надежная естественная защита от амбре.
Все перешло к нам в победном сорок пятом. Оставалось лишь кое-что подкрасить, подправить, вместо свастики на штабном здании установить герб и позаботиться о плакатах и транспарантах с нашей символикой. Единственное, что было построено в городке, так это хоздвор, на котором, доедая солдатскую кашу, нагуливали жир свиньи. Правда, по Потсдамскому соглашению, подписанному союзниками, городок со всеми инженерно-коммуникационными сооружениями, входящий в перечень военных объектов третьего рейха, следовало сровнять с землей. Для отвода глаз кое-какие здания взорвали и отгородились от развалин забором, но все остальное находилось в идеальном состоянии.
Два или три раза приходилось бывать в этом месте с приятелем. И каждый раз возвращались не с пустыми руками: то немецкий телефонный кабель времен войны притащим, то ящик с шевронами и нашивками найдем. А однажды кто-то принес пуговицы для нательного белья солдат третьего рейха. В отличие от наших, они из алюминия и имеют не два или четыре отверстия, а три. То, что вражеские пуговицы оказались в солдатской бытовке, наш бдительный старшина Охрименко не расценил как происки чуждой идеологии, и мы стали использовать их по назначению. Но вернемся к пруду.
Он был гордостью городка. Сам командир части, уже седой фронтовик-полковник, держал его в поле зрения. По его приказу здесь каждый день дежурил дневальный, который убирал прилегающую к водоему территорию, летом литовкой косил траву, посыпал дорожки песком, зимой расчищал снег. Обычно ледостав на пруду начинался в декабре-январе, но толщина льда была не такой, как на наших водоемах. Так что зимний мор рыбе не грозил. Не помню уже, с какой периодичностью, но в пруд регулярно подавали шлангами свежую воду. Главной обязанностью дневального считалось кормление рыбы. Два раза в день он садился в резиновую лодку и рассыпал по периметру пруда специальный корм – средних размеров гранулы светло-шоколадного цвета, похожие на карамельки, только со специфическим запахом. Рыба эти «шоколадки» уплетала за милую душу, не давая им раскиснуть в воде. И что важно – росла и вес набирала быстро.
Любители рыбалки собирались по воскресеньям, после того, как заканчивалась обязательная сдача норм ВСК. Некоторые ухитрялись посидеть на бережку с удочкой в одиночку, как бывало на гражданке, на утренней зорьке. Это считалось чуть ли не шиком. Но главный смак получали, когда у пруда собирались все вместе, как на какое-то представление. Почти у всех была одинаковая экипировка: простенькое трико и футболка, на голове – самодельная панама из «Советской Армии» – большой газеты группы советских войск в Германии. Мало чем отличались от солдат офицеры. Разве только удилищами из бамбука и присутствием сыновей. Женам командиров по выходным вход сюда был заказан: клева не будет, да и кто-нибудь из рыбаков мог от досады или радости нечаянно выразиться не совсем культурно. А чтобы тут офицеры «баловались» пивком или чем покрепче – такого ни разу не было.
Обычно на берегу с удочками усаживались вперемежку с командирами. Со мной рядом иногда садился начальник штаба дивизиона, а то пристраивались зам по тылу или главный финансист полка. Хорошо просматривались и те, кто рыбачил на другом берегу пруда. Как обычно, все замирали, когда у кого-то начиналась поклевка. На миг отрывая взгляд от своего поплавка, следили, какой улов окажется на крючке. Нетерпеливые начинали давать советы: «Эй, «шляпа» с ручками! Спишь или как?» Не оставляли без внимания того, кто забрасывал удочку с громким хлопком по воде удилищем: «Поаккуратней, бомбовоз! Всю рыбу расшугаешь. Это тебе не досыльник в ствол загонять!» Хором переживали, если рыба срывалась с крючка или ее упускали из рук у самой воды. И обязательно искренне комментировали происшедшее: «Растяпа! Руки дырявые, что ли? Сходи к старшине, он новые выдаст». Бывало и похлеще высказывались, невзирая на ранги и звания. «Шляпой с ручками» несколько раз бывал наш комбат, в «бомбовозы» попадал комсорг полка. Помню, как всеми уважаемый финансист упустил крупную рыбину, опуская ее в садок. Сначала раздался очень выразительный общий вздох, а затем послышалось…
Разнообразием рыбы пруд нас не баловал: золотистый карась, линь, чебак, которого называл каждый по-своему, как принято в том краю, откуда призывался солдат. Кто-то называл его белянкой, другой красноглазкой, парень из закормленной рыбой Астрахани – мусором, к которому их коты даже не притрагиваются.
А вообще у нас были свои названия, независимо от породы рыбы, но с учетом, так сказать, местных особенностей. Если на кукане трепыхалась особь больше ладони – это Борман. Когда вытаскивали из воды рыбину, доходящую до двадцати сантиметров – это Геринг. Обычно в разряд последних попадали скользкие до невозможности лини. Мальки – по-нашему гитлерюгенд. Уже в последнее перед увольнением в запас лето в пруду появились геббельсята – пескари, икринки которых, очевидно, занесли птицы. А однажды мой сослуживец поймал Скорцени – карася, у которого за жабрами был свежий шрам. Получалось, не рыбаки сидели у пруда, а представители антигитлеровской коалиции, поставившие цель изловить душегубов. Борман сегодня на хлеб идет, а Герингу кузнецы понравились.
Заключительный и не менее трогательный этап солдатской рыбалки – это когда мы с уловом приходили домой к командиру взвода, наперебой рассказывали о самом интересном, конечно, домысливали, выдавая желаемое за действительное, спорили. Получалось, как всегда и у всех любителей: самая крупная рыбина, по-нашему Геринг, сорвалась с крючка, если бы не новолуние, то улов был бы в два, а то и в три раза больше. Мы разговаривали, а жена взводного Светлана колдовала на кухне. Так получилось, что никто из нас уху, приготовленную в домашних условиях, не любил. Вот у костерка да с котелка и с дымком – другое дело. А так суп, да и только. Как-то по совету кого-то из бывалых домашнюю уху «сдобрили» головешкой, поместив ее в кастрюлю с кипящей ухой на пять минут. Но после этой процедуры блюдо получилось до невозможности горькое и его вылили в помойное ведро. Так что по просьбе, так сказать, трудящихся Светлана рыбу жарила на огромной сковороде. Мастерица она по этой части была большая, особенно, когда карасей и линей жарила в кляре. Поджаристые, с румяной корочкой и крупно нарезанным луком «Борманы» и «Геринги» исчезали с тарелок почти мгновенно.
Когда трапеза заканчивалась, мы гурьбой выходили на улицу, доставали из карманов «термоядерное» курево, типа сигарет «Северные», закуривали, и начинались воспоминания о гражданской жизни. Конечно, строили планы на будущее, мечтали собраться когда-нибудь на рыбалку после службы. Каждый предлагал встретиться у себя на родной и самой рыбной реке. Возвращал нас в солдатскую действительность голос взводного: «В казарму отправляйтесь, бойцы-рыбаки. Скоро вечерняя поверка».
Иногда с нами рыбачили немцы, которые в городке меняли водопровод. У одного камрада, как величали их солдаты, я впервые увидел телескопическое удилище из стекловолокна. Минут десять, в основном жестами, объяснял он мне, откуда оно у него появилось. «Брудер», – твердил он и махал рукой на забор. Кто такой «брудер» я знал, думал, что его брат за забором дожидается, но потом понял: удилище – из ФРГ. А о происхождении светло-голубой лески догадался после того, как он ладонью сплющил свой нос, потом пальцами растянул кожу лица на уровне глаз, отчего они превратились в щелочки – из Японии завезена.
Иногда о наших солдатских рыбалках рассказываю своим знакомым. Признаюсь: с небольшим вымыслом насчет размеров и количества пойманной рыбы.
– Смотрю, у тебя не служба была, а пикник на природе, – заметил как-то один из приятелей. – Я два года, кроме степи, верблюдов и ракетной установки, ничего не видел.
Мне пришлось носить шинелку три года. Да, считаю, что с местом службы повезло. Посчастливилось побывать в памятных местах Берлина: Карлхорсте, где подписывалась капитуляция фашистской Германии, в Трептов-парке, в Лейпциге, Дрезденской картинной галерее, в парке Сан-Суси. До сих пор стоят перед глазами груды детских ботиночек, сандалий, женских кос – все это в концлагере Закценхаус. Такое не забывается. Но были за три года и изматывающие учения на полигонах, и ночные стрельбы, и рытье окопов, и кроссы, и даже гауптвахта. Но ведь всегда вспоминается только интересное и приятное. А что может быть на фоне армейских «ать-два» самым интересным? Для меня оказалась рыбалка на пруду.
