ОБОРОНА ПРОХОДИЛА по западному берегу реки Писса. Только к вечеру, используя успех соседствующей справа дивизии, мы подступили к городу Пиллюпенен.
Выбивая немцев из городка, мы вышли на его окраину и двинулись по дороге на Гумбинен. Помнится, в Пиллюпенене мы с командиром соседней машины зашли в один окраинный дом. Невысокий, аккуратный, побелка в розовых тонах. По двору стремительно бегает овчарка. Ей негде спрятаться, она напугана нашим присутствием, хотя мы на нее не обращаем внимания. Животное чувствовало, что пришли враги его хозяев, и с ними лучше не связываться. Дом только что покинули люди. Среди убранства я увидел шифоньер, дверки которого были раскрыты. Прямо на виду висела женская короткая меховая доха. В Европе близились холода. Утрами в машине очень зябко, шинель в темном отсеке неудобна. Мелькнула мысль, не сделать ли из дошки поддевку-«душегрейку»: надел под комбинезон – тепло и удобно. Тут же обрезаю ножом низ, рукава и полы.
Времени в обрез. Бежим к машинам. С удивлением обнаруживаю в боевом отсеке, в ногах заряжающего, полмешка пшеничной муки. Это мои запасливые мужики – водитель с заряжающим – прихватили в каком-то доме, чтобы не оголодать. Тут же сковородка, пакет соли и бутыль постного масла.
Наша походная кухня безбожно отставала. За дни наступления мы ее не видели. Вроде бы неловко: и мука, и шуба – не по-советски, не по-русски, на мародерство смахивает. А что делать, если холодно и есть хочется. Эта мука потом и подвела нас.
К. Галицкий в книге «В боях за Восточную Пруссию» отметил: «Таким образом, войска 11-й гвардейской армии, ведя в течение 18 октября исключительно жестокие бои, в основном, прорвали оборонительный рубеж на государственной границе, продвинувшись на запад на 6–8 км, вышли на подступы к укрепленному рубежу, созданному гитлеровцами вдоль западного берега р. Писса. Фронт прорыва армии к исходу дня достиг почти 35 км, войска пересекли границу Восточной Пруссии во всей полосе наступления».
Пруссия запомнилась ухоженными клочками земли, отдельными аккуратными фольварками-хуторами, построенными по принципу небольших крепостей: стены домов, сараев и других подсобных помещений построены из красно-коричневого кирпича, замыкают дворовое пространство. Внутрь можно попасть только через массивные ворота. Подвалы приспособлены под огневые точки. В воротах иногда стояли танк, самоходка или орудие.
Нашему экипажу пришлось посостязаться с орудием в одном из фольварков. Мы вышли на него в лоб метров за сто. Немцы первыми заметили нас и почему-то ударили осколочным. Снаряд разорвался перед носом, осыпав нас комьями земли и осколками. Мы с короткой остановки тоже разрядились осколочным. Снаряд, не задев пушку и ворота, разорвался в глубине двора. Второй немецкий снаряд пролетел мимо, а наш наводчик оказался точнее и ударил прямо под основание орудия, опрокинул его и разметал прислугу. Когда въехали во двор, то увидели разбросанные трупы немецких солдат, а среди них несколько поросят с обагренными кровью мордами. Видно, они успели отведать человеческой крови.
Фольварки отстояли друг от друга на 500–700 метров и при необходимости поддерживали соседа огнем. Соединяли их ровные дороги с улучшенным покрытием и обсаженные по кюветам деревьями. Вдалеке была видна магистраль, по которой поспешно отходили немцы. Наши ИЛы кружились над ними гигантским кольцом, бросая свой смертоносный груз.
19 октября наша дивизия удачным обходным маневром овладела крупным опорным пунктом Поджененом и вышла к реке Писса. Форсировав реку, она встретила ожесточенное сопротивление противника. Его контратаки следовали одна за другой. Особенно активно он действовал на левом фланге дивизии. К вечеру соседняя дивизия слева тоже форсировала реку. Наступление продолжалось. Уже потемну мы вошли в населенный пункт и железнодорожный узел Кассубен. Наше наступление способствовало форсированию реки Писса гвардейским танковым корпусом. К этому времени он имел 210 танков Т-34 и 41 самоходно-артиллерийскую установку САУ-85 и САУ-76.
Ночь остановила движение. Все экипажи заснули как убитые: сказывались усталость и напряжение последних дней. Утро 20 октября вставало медленно и было хмурым. Это был день окончания «моей» войны. Мы продвигались «перебежками» от фольварка к фольварку, выколупывая из них автоматчиков и пулеметчиков, как семечки из подсолнуха.
С обеда немцы предприняли несколько контратак, выдвинув вперед танки, бомбили с воздуха. Для нас было странным – наши танки ушли вперед, а немцы набросились на немного приотставшую пехоту. Но вот из немецкого тыла появились наши танки, короткая стычка – и пехота при нашей поддержке пошла вперед. Противник отступал, огрызаясь. Мы шли по пятам.
Наши самоходки остановились в низине. Впереди фольварк, из которого только что выбили немцев. Справа шоссейная дорога, обсаженная высокими тополями. Она упирается в соседний фольварк в 200–300 метрах от первого. Близился вечер, мы готовились ужинать. Кухня привычно не появлялась. Кто-то из ребят принес из фольварка вязанку копченых колбас. У немцев на чердаке от печной трубы делали камеру, через которую проходил дым и коптил находящуюся в ней колбасу. Она была вкусной, но без хлеба казалась приторно-жирной. Тогда мой заряжающий вспомнил о муке, постном масле и сковородке. Недолго думая, развели костерок, на кирпичи поставили сковородку и принялись печь лепешки. Возле огня собрались почти все четыре экипажа. Я сел на бревно. Ко мне присоединился кто-то из коллег-офицеров, свернули самокрутки. Самосадом мы обзавелись прошлым вечером – прямо с немецкой грядки нарвали листьев, подернутых желтизной. Знатоки притащили откуда-то таз, опрокинули на тлеющие угли костра и разложили на нем свежесорванные листья. Через полчаса табак был готов.
К нам на фронт аккуратно привозили «моршанскую» махорку в больших пеналообразных пачках. Хорошая была махорка, но последнее время она больше походила на палки и солому с опилками, потому мы бросали пачки в костер. Трофейный самосад был приятнее, хотя и «горлодер». От глубокой затяжки перехватывало дух.
Сидим мы с напарником на бревне, попыхиваем дымком, а на сковороде лепешка шкворчит. Вдруг метрах в ста ниже нас взорвалась мина. Следом «лопнула» вторая – уже ближе. Мы насторожились, но самонадеянно мешкали. Надо было рассредоточиться, пригасить костер, дым от которого вился столбом. Очередная мина разметала костер и всех осыпала осколками. Я почувствовал сильный удар по нижней челюсти, вскочил и побежал к машине. Она была метрах в пятидесяти, но и возле нее взметнулся столб земли. Тогда, падая при близких разрывах, побежал к фольварку, что был правее. Там разместились штаб дивизиона и санитары.
Надо сказать, что в программах наших училищ мало уделяли внимания медицинским вопросам. Нам рассказывали и показывали, как сделать перевязку, наложить шину, а как действовать при других ранениях, особенно в голову, в челюсть – мы не знали.
В самом начале ранения боль не чувствуется, а потом приходит и становится нестерпимой. Она пронизала всю челюсть и голову, рот заполнился осколками кости, зубов, которые я не мог вытолкнуть израненным языком, поскольку они держались на мышечных волокнах. Мне стало страшно. Подумалось: «Все, конец! Как теперь жить? Ни поесть, ни попить». Рука потянулась к револьверу, но кто-то выхватил его из моих рук. Потом он долго числился на мне, так как значился в удостоверении не списанным.
Меня наскоро перевязали, посадили на чью-то самоходку, в которой было еще трое раненых наших ребят – кто в ноги, кто в живот. Видимо, потому, что они стояли в момент разрыва мины. Не знаю, были ли убитые?
