ПРИ ЖУРНАЛИСТСКИХ расспросах все чаще сталкиваюсь с отказами фронтовиков вспоминать о войне: говорят, что здоровье не позволяет волноваться и что многое забыли.
Но есть и хранители правды о Великой Отечественной: семьи ветеранов войны, сберегающие от забвения воспоминания вчерашних солдат. Так случилось в семье кавалера орденов «За оборону Ленинграда», «За взятие Кенигсберга» Юрия Чеславовича Лешера: его давно нет в живых, но вдова Вероника Александровна с точностью хроникера воспроизводит рассказы мужа как картины фронтовых будней.
…Излюбленный кинематографический сюжет: известие о войне наутро после выпускного бала застало выпускника днепродзержинской десятилетки Юрия Лешера к полудню. И сразу вчерашних школьников отрядили на рытье окопов. А еще через несколько дней многих из них прямо из свежевырытых окопов эвакуировали в Магнитку вместе с родителями, работниками металлургического завода. В мирное время Юрий мечтал о медицинском, но в Магнитке выбирать не приходилось: поступил в горный. А вскоре вместе с другими студентами был призван на фронт. После военной школы будущие сухопутные морские разведчики на Ленинградском фронте познавали военную прозу: мокрые блиндажи, мысли о еде, страх смерти.
Бывали невероятные ситуации. Как-то Юрия в составе разведгруппы направили в расположение фашистских частей. Выходят ребята из леса в немецкой форме, а перед ними – немцы на привале. Вражеский офицер обращается к старшему из наших: почему, мол, не в строю. Тот единственный в группе говорит по-немецки – не растерялся: дескать, с задания. Объяснение приняли, предложили пообедать в полевой кухне. Наши голодные – кроме затирухи давно ничего не видали, и хлеба-то не хватало. А тут: бобы, кофе, хлеба навалом, но кусок в горло не лезет. По совету старшего смотрят в землю, чтобы никто с ними не разговорился. Но численность и вооружение приметили. Пообедали – и дальше, «выполнять задание». Только когда ушли далеко, рискнули достать фляги – старший группы сам велел выпить по глотку спирта. Вернулись – получили поблажку: два часа сна.
Несмотря на плохое зрение – Юрий Лешер всегда носил очки, служил он и в пулеметной роте. В тяжелых боях чудом спасся от смерти, покосившей всех его товарищей: раненым его увезли в госпиталь до окончания боя. Госпиталь располагался в старинном здании Ленинградской художественной академии. Юрий вспоминал, как, войдя в его стены, увидел идущего навстречу смутно знакомого человека. И лишь приблизившись, понял: это он сам отражается в зеркале, изможденный, обросший. Себя не узнал.
Раненую руку подлечили. Она еще долго плохо слушалась, и Юрий еще в госпитале разрабатывал ее игрой на пианино – спасибо педагогам, техника у него была богатая.
Другой низкий поклон – учительнице, водившей их класс в парк на парашютные вышки. Но то в мирное время, совсем другое – когда ты корректировщик огня на передовой. На первых порах бывало: висят они с инструктором в корзине стратостата в теплых ватниках, спасательных жилетах, наушниках, за спиной – парашют. Подлетают «мессеры» – приходится выпрыгнуть или расстреляют в воздухе. Парень летит, вдруг что-то по лбу ударило, руки-ноги растянуло – «убит?» Нет, стропы рванули. Повис с парашютом на березе, инструктор помог спуститься, еще в воздухе сыплет на немца матами. Помог стажеру отцепить стропы, сунул флягу со спиртом – держись, сынок.
После много раз ночами поднимались над финским заливом. Кроме фашистского снаряда – еще опасность. Случись прыгнуть, мало надежды, что тонким лучом найдут с берега на поверхности воды. А на волнах долго не продержишься: спасжилет тяжелый, в нем не пошевелишься, он раздувается и некоторое время держит на плаву, но после наполняется водой и – топит.
Был Лешер и пехотинцем. Его часть наступала в Кенигсберг по узкой дорожке, отмеченной саперными вешками на минном поле. Ворвались в немецкий госпиталь – а там живых не осталось: раненые на носилках расстреляны своими, ходячие повесились в оконных проемах. То ли не надеялись на пощаду, то ли не хотели ее.
Случалось Юрию перезахоранивать погибших. В первый раз старшина велел спуститься в могилу, поднимать тела. Юрий наклонился – и едва не упал от запаха разложившихся трупов. Но совладал с собой.
В юности не курил. Была детская попытка, окончившаяся отвращением к табаку. А на фронте покуривал – не из удовольствия, а чтобы перебить запах разлагающихся трупов, что сопровождает солдата всю войну. И к боевым ста граммам привычка осталась на всю жизнь – не до алкоголизма, но в охотку. А еще много лет помнил вкус затирухи, даже просил жену приготовить такую. Но в мирной жизни она была уже «не та», не фронтовая.
После войны работал Юрий Лешер на «метизке», уважали его там очень. Любил дома играть на пианино. Его приглашали в музучилище, ценили высокую технику игры, но он уже выучился на рентгенолога, занимался на производстве дефектоскопией – отказался. На один из его юбилеев коллеги посвятили ему «домашние» стихи:
