Из социализма в султанат
Скоропостижная кончина президента Туркменистана Сапармурада Ниязова неожиданно привлекла внимание всего мирового сообщества. Почему смерть правителя крошечной среднеазиатской страны с населением в шесть миллионов вызвала столько шума? Богатства несметные: газ, нефть, редкие минералы, алмазы – все было сосредоточено в одних властных руках – «отца всех туркмен». Султанатом назвали историки государственное устройство и внутреннюю политику страны бывшей республики Советского Союза. От дружбы с газовым магнатом зависели режимы и власть не одного государства. Взять ту же Украину: «нэзалежная», заискивая перед Ниязовым, преподнесла в его очередной день рождения золотую книгу «Рухнама», переведенную на украинский язык, – исторический опус Туркменбаши. Такое низкопоклонство имеет веские причины: кто еще согласится поставлять голубое топливо в обмен на третьесортные промышленные товары, которыми завалены все прилавки туркменских магазинов? Например, детские босоножки 40-го размера фасона 60-х годов прошлого века. Богатством туркменских недр объясняют и тот факт, что и Россия, и Запад сквозь пальцы смотрят на вопиющие факты нарушения прав человека: тюрьмы, пытки, беспредел правоохранителей. Дружба с газовым владыкой дороже.
За несколько месяцев до кончины Ниязова, в канун очередного национального праздника, в Интернете появилась официальная информация: по приказу Туркменбаши дарована свобода заключенным. Оппозиционный сайт пояснил – число невольников достигает 15 тысяч, в основном, русскоязычное население. Милостивый жест носил показной, а, главное, временный характер: сколько выпустили, ровно столько отправят на нары. Политика Ниязова – копия сталинской диктатуры: стройки века невозможны без рабской силы. Только наш строил Днепрогэс и Магнитку, а султан всех туркмен оставил след в истории своей страны в духе азиатской гордыни: в монументах и памятниках себе любимому и циклопических дворцах соломоновой роскоши.
После смерти Ниязова правящая верхушка как огня боится народных волнений. Отмена пенсий по старости, нищенская заработная плата – лишение только этих социальных гарантий способно всколыхнуть самых безропотных. А как вам такой закон: если туркменка выходит замуж за иностранца, то жених обязан выплатить государству 40 тысяч долларов. Любовь в этой свободной стране не для нищих.
Однако национальный менталитет туркмен: покорность, забитость основной массы населения плюс клановая вражда – дают возможность предположить, что развитие «оранжевой» революции или проявление волнений по киргизскому сценарию здесь не найдут поддержки народа. Но правящая верхушка все же сделала предупредительные шаги: возвращены пенсии, стал доступен Интернет.
Очередной журналист – защитник «свободных» туркмен – в интернетовской статье дал горячую отповедь всем, кто действительно обеспокоен будущим страны. Тойли Аманов призывает «не вмешиваться во внутренние дела государства и дать народу возможность самому решить свои проблемы». Однако народ и не спросят. Даю голову на отсечение, что в мартовских информационных сообщениях появятся до боли знакомые еще с социалистических времен результаты выборов: за кандидата, которого выдвинула бывшая свита Ниязова, проголосует 99,9 процента населения.
Социалистический рай
12 лет минуло с тех пор, как моя семья покинула Туркменистан, но никогда мы не забудем эту чудную страну. Среди коренных магнитогорцев немало тех, кто в годы социализма по мандату ли партии, по направлению ли вуза оказался в этой братской республике. Именно там, вдали от России, земляки-уральцы сдружились: помогали, поддерживали друг друга и, вернувшись уже на капиталистическую Родину, по сей день этих связей не теряют.
В Ашхабад с малюткой-сыном я приехала в самое пекло – в июле. На столицу город был мало похож, по социалистическим архитектурным меркам тянул лишь на областной центр. Хотя съестным ассортиментом столица сразила наповал: на каждом шагу горы золотых дынь и арбузов, овощные ларьки с ящиками копеечных овощей и винограда. Шок для жителя стального сердца Родины, на продуктовых полках которого в те годы – шаром покати, а здесь не иначе как коммунизм наступил. Правда, платный: пирамиды тушенок, сгущенок, импортный кофе, парное мясо, изобилие копченостей. О промышленных товарах скажу лишь одно: когда приезжала в отпуск, разглядывать мои импортные наряды сбегались все соседи. Помню, не восторг меня переполнял, душила обида за уральцев: неужто хлопок дороже и ценнее металла? Но у нас – нищета, в азиатском городе – изобилие.
Век не забуду состояния ошеломляющего восторга, который испытала при виде первой встречной аборигенки. На высокой тоненькой, как прутик, красавице, было вишневое длинное платье с роскошной брошью в виде миниатюрного щита на груди. На черные косы наброшен цветастый платок ивановских ткачих. По причине скудости познаний восточной культуры припомнился лишь образ сказочной Шахерезады. Только с годами узнала, что национальное платье по-туркменски – «кетени». Так называют самотканую материю, которую до сих пор производят на станках из шелка-сырца. Раньше красители были натуральные, из каких-то особых жучков-червячков, сейчас – анилиновые, но неизменно вишневые. Только в наши дни ученые смогли объяснить приверженность жителей пустынь к красному цвету: оказывается, он более других отталкивает ультрафиолет.
Экзотичны не только наряды женщин, головы дедуль-аксакалов венчают огромные овчинные шапки – тельпеки. В 50-градусную жару в сибирской шапке? Оказывается, нет лучшей защиты от жгучего солнца, чем мех барашка.
Центр Ашхабада – странное смешение ампира сталинской архитектуры и советской безликости. Роскошное здание драматического театра с готическими колоннами диссонирует с коробкой бетонно-стеклянной гостиницы. Старый город уютен: многолетние деревья, сплетаясь, укрывают дорожки ажурной тенью, вместо бордюров – желоба арыков с желтоватой проточной водой. Творение советских зодчих – огромная без единого деревца площадь перед центральной библиотекой. В полуденный час она пустынна. Асфальт – как жидкое стекло, и пересечь такое пространство без зонтика, значит, получить тепловой удар. Старожилы говорили, что до 1941 года ашхабадцы жили по своему режиму – разумному. Рабочий день начинался в 4 утра. С 12 до 18 – отдых, потом опять на службу. На лето большинство контор переезжало в Фирюзу – то же, что у нас Абзаково. 40 километров – и ты в субтропиках, там температура на 5–10 градусов ниже городской. Дорога в Фирюзу вьется среди высоченных гор. Скалы без единой травинки – раздолье скалолазам, а у подножья – все богатство флоры и фауны.
Моя первая самостоятельная вылазка в город пролегла по маршруту: от одного автомата с газировкой до другого. С годами привыкла часами обходиться без воды: в жару только горячий зеленый чай, но лучше вообще без жидкости, только кусочек сахара на дорожку.
Жили мы в типичной четырехэтажке, ничем не отличающейся от наших домов брежневской застройки. Но пространство двора с головой выдавало Азию: по всей территории натыканы глиняные горки – тамдыры. Это мини-печи для выпечки чурека. В магазинах хлеба в избытке, но истинные хозяйки не мыслят жизни без дедовского тамдыра. Топят ящиками и всяким хламом, в котором утопает двор. Чуреки пекут с запасом на неделю. Размочат круглую высохшую лепешку в горячем чае – вот и еда для семьи из десяти человек. Детишек – мал мала меньше. Плов и шурпа, мясо с лапшой – только по праздникам.
Местный народ доброжелателен к светловолосым. Как правило, на всех производствах русские инженеры, правда, всегда в замах. «Рулили» только местные партийные.
Работать устроилась помощником режиссера на киностудию имени Алты Карлиева. Это был самый почитаемый режиссер, снявший идейно-легендарный для туркмен фильм «Решающий шаг» – о революции в Туркмении. Многие кинокартины этой студии получили мировую известность. В 70–80-х годах прошлого столетия гремела «Невестка» Ходжакули Нарлиева. Сейчас он с женой, звездой туркменского кино Маягозель Аймедовой, живет в Москве.
Помню, снимали сказку. На съемку отправились к вечеру. До оазиса добрались ночью. В полевых условиях расположились на ночлег под каким-то деревом. Рано утром открываю глаза и вижу: звенят надо мной… серебряные листья. В страхе толкаю администратора Гулю. Та, взглянув наверх, истово принялась плевать за пазуху (у нас – через левое плечо). Так, плюясь и крестясь, отползли мы от «дьявольского» дерева. Только потом узнали, что над этим сказочным реквизитом бутафоры трудились несколько месяцев кряду, раскрашивая и привязывая к засохшему дереву тысячи листиков из фольги.
Более всего узнала Туркмению, когда работала в редакции литературно-художественных программ республиканского телевидения. Уровень творческой продукции был далек от программ Центрального телевидения. Но лишь поначалу, услышав в эфире выражение «совремённое творчество», возмущалась безграмотностью коллег. Меня тут же осадили, предложив сказать по-туркменски «творчество».
Как-то из Москвы пришла срочная депеша: снять очерк о Герое Социалистического Труда, который добился большого приплода от овцематок. Добраться до героя и его отары можно только на вертолете. Прилетаем. Старики-яшули долго совещаются: куда посадить редактора, то бишь меня. В женскую половину отправить нельзя – уважаемый гость. В мужскую – законы не позволяют. В конце концов притулили меня на краю сачака – скатерти, которая заменяет стол. По народному обычаю о деле ни слова, пока гости плова не отведают. Женщины в яшмаках – платках, закрывающих нижнюю часть лица, – выносят огромные тарелки с золотым рисом. Понимая, что такого количества мне хватит на неделю, прошу уменьшить порцию. Оператор Тимур Союнов толкает в бок: «Смертельно обидишь!» Пришлось уважить обычай. Поначалу вкус плова показался необычным. Опомнилась лишь после того, как на огромном блюде не осталось ни рисинки. А хозяйка несет вторую тарелку. И ее я умяла за обе щеки. Когда баджи – так называют туркменских женщин – появилась с третьей, Тимур резко бросил: «Боля!» (хватит. – Прим. авт.), и жена героя поспешно удалилась. Жаль, я бы справилась и с третьей. Только потом узнала от Тимура страшную правду неземной вкуснотищи плова. Оказывается, престиж хозяйки зависит от того, сколько кушаний съели гости. Вот и стараются они угодить: в воду, в которой варят плов, добавляют терьяк – производное героина. Еду, сдобренную наркотиком, будешь есть, пока не рухнешь от заворота кишок. Так я едва не пала жертвой туркменского гостеприимства. А очерк Москва оценила по достоинству: помню, премию нам с Тимуром дали. К слову сказать, терьяк в туркменской семье – то же, что у нас аспирин: панацея от всех болезней.
Золотой век искусства
Образование в Магнитогорском пединституте давали хорошее. Но даже с дипломом литфака в литературной редакции чувствовала себя ущербной: восточную литературу не знала вовсе. Бросилась читать классиков: Махтумкули Фраги, Зелили, Сеиди. Перерыла все книги по истории русско-туркменских связей, и появилась телепрограмма «Истоки дружбы». Оказывается, первые путешествия приходятся на Петровскую эпоху: тогда российская флотилия добралась до Каспия. Первым путешественником-европейцем, живым вернувшимся из Азии, был ученый Вамбери. В совершенстве изучив язык, он под видом дервиша путешествовал по Востоку, и только хивинский правитель догадался, что он – неверный гяур: из сотен людей один оборванец в такт восточной музыки машинально притопывал – такое никогда не придет в голову правоверному мусульманину. А что за чудные рассказы у Андрея Платонова, Леонида Леонова, Николая Тихонова, Константина Паустовского – первая ударная бригада писателей, воспевшая Красный Восток.
Проблемы, которые поднимал в своей повести «Кара-Бугаз» Паустовский, актуальны и по сей день. Экологии и экономике Кара-Богаз-Гола было посвящено выездное заседание секции очерка Союза писателей СССР. Попала на эту писательскую тусовку и я. Из знаменитостей были Юрий Черниченко, Юрий Щекочихин и целая толпа молодых неизвестных. Журналистский бомонд должен был привлечь внимание к проблеме гибнущего озера, которое называют кладезем белого золота – мирабилита. Кара-Богаз по неразумению горе-ученых и преступной экономии денег умирал. Построили между озером и Каспием глухую перемычку, а должны были соорудить шлюз. Очеркисты выехали в городок добытчиков Бекдаш и были ошарашены совершеннейшей нищетой жилищ и отсутствием какой-либо механизации работ. Место производства – бескрайняя белая пустыня, по которой с мешками бродят закутанные в тряпье существа. Никогда не прекращающийся ветер поднимает клубы белой соли, которая хрустит на зубах, и, кажется, все нутро наполняется мелкой пылью. Гиблое место. Проблему Кара-Богаза московские публицисты так и не решили – Юрий Черниченко ни строчки не написал в защиту озера. Не прекращали биться за постройку шлюза только местные журналисты.
Самыми памятными в прямом смысле слова остались телепрограммы о художниках. Несколько живописных работ в моем доме хранят золотой колорит туркменского солнца. Бывало, забежишь «на минутку» в мастерские, «утонешь» в духовном мире творчества и вылетишь с нестерпимым желанием: сей же час рассказать об очередном творении гения. Например, о гобеленах Веры Гыллыевой. Ткать ковры девочек в Туркмении приучают с малолетства, и надо очень постараться, чтобы сказать новое слово в исконном народном творчестве. Вера удивила: создала гобелен огромных размеров, своеобразный символ древа восточной культуры, на котором образы семи туркменских поэтов-классиков.
Мастерская Марал Атаевой заставлена кувшинами, скульптурами, вазами, композициями из шамота. А в мастерской ювелира Клычмурада Атаева всегда многолюдно: редко какая из модниц уйдет без серебряного шедевра. Стилизованные плоды граната – колье; россыпи оранжевого сердолика на мельхиоровых кружевах – женский пояс. С золотом туркменские ювелиры почти не работают. Все украшения серебряные – дань традиции, хотя месторождений этого металла в республике нет. По словам художников, именно серебро помогло туркменам выжить. Жажда вынуждала пить любую, даже стоялую воду. От мора гибли целые селения. Со временем стали использовать антимикробные свойства серебра: бросишь перстенек в воду, и она уже не опасна.
В старину традиционный наряд невесты сплошь был усеян серебряными монетками царской чеканки, на запястьях – браслеты, доходящие до локтя, на груди – брошь-гюляка, не считая колец на каждом пальце. Подвенечное убранство, в зависимости от достатка семьи, весило 16 и более килограммов. Иногда свадебные «доспехи» были столь тяжелы, что новобрачную поднимали при помощи веревки, переброшенной через дымовое отверстие наверху кибитки. Средства от этих богатств, которые килограммами сдавали туркменские женщины во время Великой Отечественной войны, шли на покупку танков и самолетов. Но и сейчас на базарах можно отыскать старинное серебро ювелиров прошлых веков.
Клятва верности
Ветер политических перемен поначалу почти не коснулся Туркмении. Ниязов независимости не требовал, русскоязычных из страны не выдавливал, и народ, честно сказать, не был агрессивен к «белолицым». Более того, Туркменистан был единственной республикой, которая честно вносила свою лепту в счет погашения еще социалистических долгов Западу. Все беды начались с денежной реформы, затеянной руководителем Государственного банка Геращенко. Ниязов был взбешен: по сути, республику разорили. Реформа сыграла свою трагическую роль для сотен россиян. Собравшись на исконную родину, они продали квартиры и остались с мешками «упраздненных» денег.
В начале перестройки передовая интеллигенция, особенно режиссеры и сценаристы, стала поднимать запретные доселе проблемы. На студии «Туркменфильм» на закрытом сеансе смотрела документальный фильм о самоубийстве женщин. В кадре откровения тех, кого удалось спасти. У одной несчастной мать забрала паспорт, и она не смогла уехать с женихом в город. Другая чиркнула спичкой, не в силах более выносить рабскую жизнь: ежегодные роды, скудная пища, мужнины побои и работа на хлопковых полях с утра до ночи. Младенец на руках – плевать, начальник выгоняет на поле вместе с ребенком. Покормить грудью малыша – нарвешься на плетку. Чтобы голодный плач не раздирал материнскую душу, она дает бутылочку с водой, в которой разведен терьяк. Ребенок засыпает, с младенчества становясь наркоманом. От такой безысходности у несчастной один выход – керосин и спички. Все это не важно для правителей: ведь стране нужно белое золото, пусть даже с кровавым оттенком. Ниязов быстренько вправил мозги интеллигенции «нового мышления». Кинорежиссер Мурад Алиев, известный своими смелыми фильмами, уехал в Москву.
Ельцинское правительство и не думало укреплять влияние на Востоке, чем вмиг воспользовались Иран, Афганистан, Турция, Америка. В гости к Ниязову зачастили шейхи: в Бадхызском заповеднике прекрасная охота. Как грибы после дождя стали появляться роскошные дворцы по дороге в Фирюзу. Миллионы народных денег шли иностранным фирмам, возводившим мраморные хоромы. В каждом дворце – огромный бассейн, в котором по нескольку раз в день меняли воду. В это время в окрестном поселке гибли огороды, засыхали деревья, питьевую воду привозили в бидонах из города.
Российские учителя и врачи в спешном порядке покидали теплый край, бросая или продавая квартиры за копейки. И до этого бегства специалистов коммуналка дышала на ладан: вода лишь ночью поднималась на высоту четвертного этажа. С отъездом инженеров ни воды, ни отопления не стало. Зимой можно было наблюдать такую картину: из стен высотных зданий торчат трубы печек-буржуек. Но почти в каждом выступлении Ниязов подчеркивал, что все тяготы коммунальных услуг государство взяло на себя.
В отдельных школах появились учителя из Америки, на телестудии стала выходить программа на английском языке, ввели новый алфавит, позакрывали все русскоязычные телепрограммы и газеты, оставив лишь «Туркменскую искру». В мастерских теперь ваяли, писали, ткали образ только одного человека. Наш приятель Роберт Шабунц буквально озолотился на канонических портретах «отца всех туркмен»: сделал трафарет и самозабвенно малевал многометровые изображения Ниязова. На художественный комбинат, в котором работали скульпторы, страшно стало зайти: весь двор заполонен гранитными исполинами-президентами. На выставке первой премии удостоился художник средней руки за «идейно выдержанное» полотно: в окружении почти черной безликой толпы стоит Туркменбаши в белом костюме с нимбом над головой. Произошли изменения и на киностудии: оставшиеся режиссеры экранизируют великую книгу «Рухнама».
Все это, под названием «культ личности» мы, помнится, уже проходили. Теперь наступил восточный вариант.
В «застойные» годы социализма рядовой редактор на туркменском телевидении получал зарплату, как хороший сталевар, – 150–200 рублей. Туркменские деньги-манаты разом низвели интеллигенцию до состояния нищеты. В 1995 году оклад был 10 долларов, а цены на продукты, как российские. Для сравнения: в это же время на магнитогорской студии телевидения я получала 200 долларов. Приехав по делам в Туркмению в начале 1996 года, привезла коллегам конфеты. Редактор Светлана вернулась из отпуска тоже с подарком: принесла сослуживцам кастрюлю вареной картошки и палку колбасы. Я едва сдерживала слезы, наблюдая, с какой жадностью голодные люди набросились на еду.
В этот же вечер секреты своего ведомства раскрыли друзья из прокуратуры: они прекратили уголовное дело по подозрению в убийстве. Соседи сообщили, что пропал пенсионер, подозревают сына, который ночью что-то закапывал на участке. Сын признался, что вынужден был скрыть смерть родителя: нет денег на похороны, а стоимость гроба равнялась трехмесячной зарплате. Были случаи, когда отчаявшиеся люди разбирали на гробы шифоньеры.
Последней каплей, подвигшей на переезд, стал разговор с пятилетним сынишкой. Он пытался прицепить к груди октябрятскую звездочку. На мой вопрос, кто на ней изображен, ребенок, не задумываясь, ответил: «Туркменбаши». Что вы хотите от дитяти, которого ежедневно заставляли клясться в верности «отцу всех туркмен»?
