Что касается забывчивости, то с этим делом у нас всё в порядке. Кто сейчас помнит о ЮПи? Таково данное друзьями кодовое наименование Юрия Григорьевича Петрова.
Продолжение. Начало в № 57
Мелешинский гром
Очередную «пакость» поэт Юрий Петров подложил мне без хихиканья.
– Тут Слава Мелешин вещичку одну изобразил, очень приличную. Давай опубликуем. И помочь надо: без денег он.
В редакции «Магнитостроя», где я тогда комиссарил, был так называемый безлюдный фонд, по-бухгалтерски – фонд оплаты работ нештатного персонала. Вёл я его, как сейчас выражаются, совершенно прозрачно. И гласно. Для контроля на ведение учёта приглашал бухгалтеров-контролёров треста «Магнитострой».
Денег было мало. Но есть просьбы, в которых нельзя отказать. Так, вопреки производственному характеру газеты, с октября 1969 года началась публикация мелешинской повести «Гром спит в колоколах». Как водится, дали малюсенькое предисловие: мол, нашего земляка Станислава Мелешина представлять не надо, новая повесть включена в сборник «Подручные Прометея» и выйдет в конце года в Профиздате. А главный герой повести – экскаваторщик Иван Пылаев – человек труда и чистой рабочей совести. И поскольку действие повести происходит в местах, магнитогорцам хорошо знакомых, то и прочитают её с интересом.
Публикация прошла в двенадцати номерах, и никакого «грома» не предвещала. Мы были довольны, Мелешин тоже: мол, мы его крепко выручили, хотя мы так никогда не считали. Повесть меня очаровала. Автор – мы с ним как-то быстро сошлись – тоже.
Не было в нём ничего от этакого властителя дум из писательской богемы. Облысевший лоб, слегка косящие светло-зелёные глаза, плотное, чуть выше среднего роста, телосложение. Молчалив и предельно скромен. Короче, ничего показушного, кроме всегда свежевыстиранной светлой рубашки. Но, выпив стакан любимого портвейна, – к крепкому спиртному он относился прохладно – он начинал говорить – заслушаешься.
Время от времени, измочаленный после дежурства в типографии, связанного с выпуском очередного номера газеты, с вином и пачкой писчей бумаги я шествовал к нему. Одной стороной дом его выходил на проспект Карла Маркса, другой – на МГТУ. Обычно я заставал его сидящим за газетой на подъездной скамейке вместе с неизменной подругой Ниной Тихоновной. Она улыбалась, он молча и сочувственно хлопал меня по плечу и чуточку отодвигался: «Садись, отдохни». Нина уходила с моим приношением, мы посиживали, обмениваясь короткими репликами-новостями, и потом поднимались наверх.
Просторно и чисто было в его квартире. Из писательских причиндалов – только стопка бумаги да пара ручек на круглом столе.
И был этот стол неприкосновенен. Даже шалая окололитературная шпана, слетавшаяся к нему, когда Слава был при деньгах, – как она только унюхивала эти моменты! – не приближалась к его рабочему столу. Обычно я называл их халявщиками и час спустя после своего прибытия начинал их выпроваживать. А Станислав всех по очереди хвалил и всем предрекал успех. Шпана выпивала по «капле» дармового «чая» и млела. Я зверел, тем более, что крепче всех к Станиславу прилипал Юрий Петров. Арбитром выступала Нина Тихоновна: уводила меня на кухню, наливала из потаённой бутылки коньячку и чая – «Слава для тебя велел» – и шла к компании: любила многоговорение гостей.
За десять лет знакомства-дружбы я усвоил нрав Станислава: тактичный и добрый до бесконечности. И к его характеристикам окружающей богемы относился с учётом его стремления всем помочь.
«Дорогой Владимир Абрамович! Рекомендую тебе в работники, – далее шли ф. и. о. – А лично к тебе просьба: займи мне срочно 5–6–10 рублей, т. к. я остался один. Выручай. Или приди лично. Твой Станислав Мелешин».
Писано это на излёте августа 1980-го. Явившейся богеме я сказал:
– Научитесь не только жрать на халяву, но и зарабатывать. Доите вы Мелешина, орлы беспёрые. Передай ему: буду.
Правда, не уточнил когда. Примерно в то время мы с женой явились к нему с пакетом пельменей, полуфабрикатными котлетами, чаем, маслом, хлебом, чем-то ещё. Жена моя с удивлением во взоре ответила на его вопрос, как жарить котлеты. Я тайком воткнул ему в карман трёшницу – кто давно женат, меня поймет: наши супружницы нас никогда не понимают.
Точно знал: после нашего ухода Станислав сварит чай, съест бутерброд с маслом и уткнётся в свои рукописи. Быт для него существовал лишь благодаря Нине Тихоновне.
Вспоминается, как однажды, переступив через свой принцип не интересоваться личными делами окружающих, он спросил меня:
– Ты почему не пишешь прозу?
Я притворился табуретом и спросил:
– А как?
Он показал на старорежимный комод у окна:
– А вот так: «У окна стоял комод». И – пошёл…
И я рассказал, как ещё Борис Ручьёв раздолбал одно моё новогоднее стихотворение, которое я воткнул в свой «Магнитострой», пользуясь «служебным положением», а писатель Эммануил Казакевич, будучи у нас в доме, советовал не валять дурака: если тянет к писательству, займись журналистикой.
Чувствую: не убедил я его. Не понять ему, по сей день живому классику литературного Урала, что не всем дано по-есенински цвести и «яблоком падать к чужим ногам».
Заглавия его книг завораживают: «Таёжный выстрел», «Молния в черёмухе», «Луна – свидетель», «Приговорён к любви»…
По роману «Расстрелянный ветер» в его инсценировке наш театр поставил спектакль. И стихи его звучали в унисон романтике трудового героизма того времени. Вот один из них, опубликованный в областной газете «Комсомолец» в июне 1964 года:
«Как продолжение легенды,
У новой домны
каждый час
Вновь, словно
кадры киноленты,
История волнует нас...
У новой домны в час
рассвета,
Под гул строительных
работ,
Отцовской славы
эстафету
Нам время вновь
Передаёт.
И солнце здесь,
над стройкой новой,
Свой медлит вечный
бег слегка,
Чтоб домна подставляла
снова
Лучам железные бока.
И в мощности
её огромной,
В её обличии родном
Воздвигнута не просто
домна –
Рабочей славы вечный
Дом.
И блещут зори золотые
В уральском трудовом
краю.
Магнитку чествует
Россия,
Как славу гордую свою.
И далеко видать отсюда!
Здесь в вечно-памятном
году
Магнитка стала русским
чудом
У всей планеты на виду!»
Свидетельствую как очевидец: в стихе всё правда. Это поэтический рассказ о финише строительства девятой домны, одной из первых в моей жизни Всесоюзной ударной комсомольской стройке, первых моих знакомств с доменщиками… Так что представлять Станислава этаким анахоретом не от мира сего не надо…
Возвращаюсь к повести «Гром спит в колоколах». Напоминаю: неприятностей ничто не предвещало. Но горкомовский гром разразился на исходе лета 1970 года – более полугода спустя после публикации мелешинской повести в «Магнитострое». «Автором» явился тогдашний секретарь горкома партии по идеологии. Не называю фамилии: его дети и внуки не виноваты…
Четверть века мне пришлось плотно сотрудничать и общаться с партийными работниками. Часть из них, будучи «избранно-выдвинутыми» в состав горкомов, райкомов и партийных комитетов, с хорошо скрытым облегчением после двух–пяти лет уходили с выборных постов на производство, обычно на повышение. На партработе им приходилось держать марку казённо-правильных чиновников. Другая часть успешно мимикрировала, моментально усваивая командный стиль, веру в свою непогрешимость и всезнайство. Выйти из этого комплекса редко кому потом удавалось. И попадались среди них форменные дуболомы.
На заседании бюро горкома тот «герой» сделал открытие: мол, секретарь парткома «Магнитостроя» Иван Васильевич Голубев и его зам по идеологии Борис Алексеевич Топорков не следят за тем, что вытворяют в их газете. Публикуют аморальную повесть Мелешина вместо рассказов о передовиках стройки. И с этим безобразием надо разобраться. Запахло не озоном, а оргвыводами.
В чёрта я тогда поверил: не иначе, как он принёс меня в горком. Я застал побледневших Голубева и Топоркова на выходе из зала заседаний. Услышав о произошедшем, я вознамерился сказать, что я обо всём и всех думаю. Старшие товарищи, спасибо им, выперли меня и сплавили Юрию Петрову – крёстному отцу мелешинской публикации. Час спустя он звонил моей маме и жене домой: не волнуйтесь, мы в гостях у поэтессы Нины Георгиевны Кондратковской в двух остановках от моего дома.
Вбухав в меня стакан водки, он уложил меня на диван. Через пару-тройку часов я обнаружил его в компании «бабы Нины» и Володи Павлова – руководителя художественной студии ММК. Около моей головы лежал штрих-портрет моего носа…
История эта потихоньку рассосалась. Не без осадка для меня: я берёг свою привязанность к Станиславу и неназойливо общался с ним. Тот, кто читает мои письмена, вероятно, заинтересуется: ну, и чего ты мозг паришь люду?
Не парю. Конец истории связан с ЮПи.
Приближался новый 1971 год. Я пригласил Юрия с его женой отметить Новый год к себе домой: моя мама не сильно гарцевала, жена выняньчивала сына.
Когда ЮПи вошёл в наш дом и по своему обычаю мерзко хихикнул, я насторожился. Но решил: посидим, примем по стопарю, и всё пойдёт путём. И всё шло путём. После новогоднего поздравления из Кремля Юрий Григорьевич положил на стол журнал ЦК ВЛКСМ «Смена», где официально сообщалось: повесть некоего С. Мелешина «Гром спит в колоколах» удостоена премии.
Запахло не новогодним застольем, а работой. Мы отправили женщин спать, а сами с графинчиком, капустой и селёдкой перебрались на кухню. Договорились: никакой лирики, коротко сообщаем о содержании повести, напоминаем, мол, первыми её читателями были магнитостроевцы, – и всё. Я надиктовывал, Юрий комментировал и писал. Цитирую отрывок: «Своё новое произведение магнитогорский писатель Станислав Мелешин скромно назвал «маленькой повестью». На самом же деле он сумел вместить на её «жилплощадь» жизнь и характеры многих героев, их взаимоотношения друг с другом, судьбы, психологию. Течение повести идёт неторопливо и последовательно. Лишь иногда автор позволяет отступить назад во времени».
Но это не всё. Спустя неделю я вылетал в Свердловск на последнюю сессию в Уральском госуниверситете, прихватив несколько номеров своих газет: надо было получить зачёт. Среди них был номер о некоем премированном С. Мелешине. И надо же: до Челябинска я сопутствовал секретарю горкома по идеологии, который вдребезги разнёс повесть Мелешина. Я обвёл ручкой заголовок информации об оценке повести журналом «Смена» и безмолвно вручил ему газету.
Но это ещё не всё. В университете куратор моей будущей дипломной работы положительно отметил информацию о Мелешине: «Молодцы, и первопубликуемые повести есть в газете». Поставил зачёт и велел готовить дипломную. Вот теперь всё.
В заключение хочу сказать вещь, нужную нам всем.
По проспекту К. Маркса, 49 на фасаде дома висит безликая – типа долг исполнили и ушли – доска нашему Станиславу. Сначала она была на более заметной левой стороне фасада, но там прижился бутик с иностранной фамилией и памятная доска переехала направо. Тысячи земляков идут мимо светло-бежевого фасада, на котором также светло-бежево висит доска о Мелешине.
Я счастливо гордился тем, что увековечили память моего друга Александра Павлова: недавно его имя присвоили библиотеке-филиалу № 10. Не забыты памятью наш семейный друг Римма Дышаленкова, Владилен Машковцев, общая наша покровительница Нина Георгиевна Кондратковская. Их имена равнозначно впечатались вместе с именами знатных людей Магнитки в историю. Значит, мы умеем беречь нашу память и гордость.
Рискну обратиться к работникам управления архитектуры нашего города: поменяйте, ради бога, доску о Станиславе Мелешине, он честно заработал память о себе. Рискну даже высказать предложение. Закажите эскиз новой доски талантливому художнику, сыну фронтовика Александру Геннадьевичу Шибанову. Рискну даже предположить: он почтёт это за честь. Что касается его профессионализма, то один из его рисунков-экслибрисов благодарно принят Папой Римским Пием XVIII. Так что с эскизом памятной доски Мелешину, думаю, он как-нибудь справится.
Пусть мелешинский гром живёт с нами.
Владимир Каганис,
член Союза журналистов России
с 1966 года